Анастасия. Вся нежность века (сборник). Наталия Бирчакова

Степка где?

      Мужик огрызается:

      – Где, где! Забрали вашего Степана в Красную Армию, на передовую, понял? Теперь у нас туточки везде, куда ни кинь, – передовая. Это ты тут на господских харчах брюхо ро́стишь. А ему отдуваться теперь за всех.

      После паузы мужик оглядывается по сторонам:

      – Ну, че, показывайте, куда тут харч заносить!

      – А солонину привез? – солдат заглядывает под рогожу.

      – Привез, привез. Да осторожно, не балуй. Бери вон мешок с хлебом. Остальное я сам возьму. Там молоко еще теплое, парное, для барышень велели. Куда нести, говорю?

      Берет пару огромных крынок под каждую руку, заходит в дом. Дверь, за которой проводил свое совещание Юровский, уже плотно прикрыта.

* * *

      Мужик поднимается с крынками по лестнице. Шумно потоптавшись у порога, но без всякого стука заходит в комнату, где вдоль стен стоят две убранные белыми пикейными одеялами, простые, но нарядные своей белизной кровати. Николай стоит у окна, упирающегося в глухой забор. Окно густо забрано грубой решеткой. Сумрачно, но электричества еще не зажигают. В комнате кроме царя – Анастасия и еще старшая княжна Ольга. У ее ног та самая пушистая беленькая собачка, теперь на ней тщательно вывязан пышный розовый бант. Княжна что-то шьет и быстро прячет шитье от мужика.

      – Слышь, хозяин, тут молоко для твоих барышень, куда его? – Мужик шумно сопит и переминается у порога.

      Николай оборачивается на голос. Он впервые без фуражки, и теперь видно, что царь совершенно седой.

      – Молоко, говорю, куда?

      Старшая княжна встает, показывает на рабочий столик:

      – Ставьте, пожалуйста, пока сюда.

      – Мне крынки вернуть надо, у нас с этим строго, – с его ног на ковер отваливается старая присохшая грязь. С дурацкой шапки и поддевки сыплется на пол приставшая в телеге солома. Он нарочито неловко ставит кувшин на край. Заметно, что руки у мужика тонкие, холеные. Кувшин какое-то мгновение балансирует на краю стола и падает, разбивается. Молоко заливает потертый ковер. Никто даже не смотрит на ковер и льющееся молоко. Все глядят на большого шумного мужика. Робко подходит собачка, пытается лизать молоко из черепка. Мужик в упор смотрит на царя.

      – Там еще в санях харч есть. Пусть подсобит какая. Хоть эта! – грубо хватает Анастасию за руку. Она вырывается. Мужик держит крепко:

      – Не балуй. У меня не сорвешься!

      Тут вдруг чистым ясным звуком откуда-то из-под поддевки играет знакомую мелодию брегет. Царь вскидывает голову, всматривается в мужика. И тотчас начинают бить комнатные часы.

      Мужик со вздохом обращается к царю:

      – Пора, Николай Александрович…

      Николай бессильно опускается на стул, прикрывает рукой глаза.

      – Да, понимаю, понимаю…

      Анастасия по-французски, почти шепотом:

      – Папа, что это такое? Чего он хочет? Я скорее умру!

      Мужик, не отпуская руку:

      – Не наклика́й, идем скорее. Пора.

      Снизу слышится солдатский гогот, бряцание оружия,