Она и её Он. Марина Зайцева

в маленький кинематограф, где показывают нетоповые ленты. Он – в большой, с попкорном и хорошим качеством картинки. Мы сошлись на «Индиане Джонсе». Для него это было веселое ретро с погонями и движухой. Для меня загадочное ретро – название на слуху, значит, нужно знать. Договорились, что встретимся в три часа дня рядом с мостом через реку, что ближе ко мне, прогуляемся, я съем мороженое, которое должно заморозить ангину по норвежскому рецепту, привезенному им из очередной раскопочной экспедиции. Он сделает себе подарок в виде обеда из пирожков в булочной, что как раз на том углу у того моста. Погода отменная, сеанс недолгий. А потом мы добредем до точки рандеву и увидимся уже в воскресенье.

      Когда он ушел, я вернулась, а дом затих, я стала перебирать, как морские камушки на берегу, о чем же мы говорили, что нам интересно. А захватывает ли у меня от него дух? А знает ли он то, что не знаю я? А есть ли у нас общие места? И поняла, что в голове у меня только гул и уханье волн, что все камушки на одно лицо. Что он прост, что его вкусы мне не понятны, хотя не неприятны ни разу. Что мне интересно – это основное. Мне интересно – что же хорошего может быть в совершенно невозвышенном и бездуховном экшене? Что интересного и щекотного – зачем вообще знать политологию, если каждый интеллигентный человек усвоил истину, что «политика – шлюха экономики»? Мне интересно смотреть в этот вообще далекий мне мир, полный чисел, концепций. Что Саша помнит и периодически цитирует кучу всего, чего я не знаю. Я даже не знаю, как относиться к тому, что он знает – оно вообще вне моего поля и осведомленности. Он любит математику, я ее боюсь. Он владеет языками, я чувствую их и хорошо понимаю при чудовищной безграмотности. Но – он слушает без перевода семинары, а я – читаю, хоть и со словарем, великие книги. А он говорит, что литературный язык ему сложен и тягомотен. Меня возбуждал его взгляд на мир. Хотелось непременно спорить и отстаивать свое право на свои интересы. Хотя он ничем вообще не намекал на то, что они фуфло. Он слушал меня, расспрашивал, поддразнивал, удивлялся всяким связям и постмодернистским заходам. Основная нота нашего общения была: «Ух ты!» И полная, девственная несоприкасаемость миров.

      А потом я отвлеклась, переключилась на установку времени будильника и утонула подо всем тем, о чем мы были друг для друга. Как хорошо вместе молчать, звучать. Как хорошо друг у друга быть.

      Расставаясь, я сказала ему, что это какое-то чудо – он вот так, близко. А он сказал текстом, который, единственный за весь вечер, был в моём семантическом поле, из «Сколько ты стоишь»: «Мое сердце было больным, пока я не встретил тебя». А мое просто спало. Я это не сказала, а почувствовала.

      Я заснула в какой-то волнительной, трепыхающейся и прыгающей через голову радости, проснулась такой же. Весь день был похож на балет – прекрасные, требующие огромного напряжения, выученные до миллиметра па.

      Дома я успокоила всех своим более розовым и не красным цветом лица. Своим сообщением, что пойду с одноклассниками в вот такое кино, вот в такое время.

      Встретившись, мы