Пересадочная станция. Клиффорд Саймак

слово.

      – Я так ждала… мечтала и надеялась, что когда-нибудь это произойдет.

      – Я тоже, – произнес Инек. – Хотя я никогда не думал, что такое возможно.

      Видимо, в этом все и дело. Пока ничего подобного не могло случиться, оставалась возможность предаваться романтическим мечтам о далеком и недоступном. Да и романтическими они казались только потому, что были несбыточными.

      – Словно ожившая кукла… – проговорила Мэри, – или любимый плюшевый мишка. Прости, Инек, но нельзя же любить куклу или плюшевого мишку, которые вдруг ожили. Ты всегда будешь помнить, как было раньше: кукла с глупой нарисованной улыбкой, медведь с торчащей из шва ватой…

      – Нет! – вскричал Инек. – Нет же!

      – Мне жаль тебя, – сказала Мэри. – Тебе будет нелегко. Но я ничем не могу помочь. Тебе предстоит долгая жизнь наедине со своими воспоминаниями.

      – А как же ты? Что ты собираешься делать?

      Не у него, а у Мэри хватило духу признать истинное положение вещей, посмотреть правде в лицо.

      Но как она смогла почувствовать, понять?

      – Я уйду, – ответила Мэри. – И никогда больше не вернусь. Даже когда буду очень нужна тебе. По-другому не получится.

      – Но ты же не можешь уйти. Мы с тобой в одной ловушке.

      – Как странно все случилось, – сказала она. – Мы оба оказались жертвами иллюзии.

      – И ты тоже?

      – И я. Точно так же, как ты. Ведь ты не можешь любить куклу, а я не могу любить мастера, ее изготовившего. Раньше нам обоим казалось, что это возможно, а сейчас, когда стало понятно, что это не так, мы все еще тянемся друг к другу и от этого мучаемся и страдаем оба.

      – Если бы ты осталась… – сказал Инек.

      – Чтобы потом возненавидеть тебя? Или, еще хуже, чтобы ты возненавидел меня? Пусть уж лучше мы оба будем страдать. Это не так страшно, как ненависть.

      Она шагнула к столику, схватила пирамидку и подняла ее над головой.

      – Нет! Только не это! – закричал Инек. – Не надо, Мэри!..

      Пирамидка засверкала, кувыркаясь в полете, и ударилась о каминную кладку. Огоньки погасли, и, раскатившись по полу, зазвенели осколки.

      – Мэри! – крикнул Инек, бросившись вперед, в темноту.

      Но ее уже не было.

      – Мэри! – вскрикнул он снова, даже не вскрикнул, а простонал.

      Мэри ушла и никогда уже не вернется к нему.

      Даже когда ему очень захочется ее увидеть, она все равно не придет.

      Инек стоял в безмолвии станции, прислушиваясь к голосу прожитых лет.

      Жизнь тяжела, говорил голос. В жизни нет легких путей.

      И та девушка, дочь соседа-фермера, что жила чуть дальше по дороге, и красавица южанка, которую он видел, проходя в строю солдат мимо ее поместья, и теперь Мэри – все они ушли из его жизни навсегда.

      Он повернулся и, тяжело ступая, пошел к столу, к свету. Постоял, окидывая комнату взглядом. Здесь, вот на этом самом месте, где стоит сейчас стол, раньше была кухня, а там, где камин, – гостиная. Дом переменился, и уже давно, но Инек ясно видел его прежним,