Мартин Иден. Джек Лондон

тебя! Ты ведь понятия не имеешь о цене денег! Ребенок объестся.

      – Ладно, ладно, сестричка! – добродушно ответил он. – Не пропадут мои денежки! Жаль, что ты так занята, а то я бы тебя поцеловал.

      Ему хотелось приласкать сестру, добрую женщину, которая, он знал, по-своему любила его. Но с годами она изменилась, стала как-то не похожа на себя, очевидно, думал он, из-за тяжелой работы, кучи детей и постоянных придирок мужа. У него вдруг, по какой-то странной ассоциации, мелькнула мысль, что с годами Гертруда пропиталась запахом всего, что ее окружает: гнилых овощей, соды для стирки и грязных денег, которые она считает за прилавком.

      – Иди-ка лучше завтракать, – грубовато сказала она, хотя ее обрадовали слова брата. Из всех ее многочисленных, рассеянных по белу свету братьев Мартин всегда был самым любимым. – А знаешь, я, пожалуй, поцелую тебя! – неожиданно добавила она, почувствовав, что у нее как-то дрогнуло сердце. Она начала стирать пальцами мыльную пену, сначала с одной руки, а потом с другой.

      Мартин обнял ее за массивную талию и поцеловал в мокрые, пахнувшие паром губы. Глаза ее наполнились слезами, не столько от обуревавших ее чувств, сколько от слабости из-за постоянной непосильной работы. Она тотчас же оттолкнула его от себя, но он успел заметить ее влажные глаза.

      – Завтрак в духовке, – поспешно сказала она. – Джим тоже, наверное, встал. Мне пришлось подняться пораньше, чтобы выстирать белье. Ну, а теперь проваливай, да смотри, уходи поскорее из дому. Сегодня будет нелегко: ведь Том-то ушел, и некому, кроме Бернарда, разъезжать с фургоном.

      Мартин отправился на кухню. У него было тяжело на душе. Он не мог забыть красное лицо сестры и весь ее неряшливый вид. Да, она любила бы его, если бы у нее нашлось на это время, решил он. Но она работала до полного изнеможения. Какая скотина этот Бернард Хиггинботам, что так загоняет ее! Впрочем, Мартин невольно признался себе, что в поцелуе сестры не было ничего прекрасного. Правда, это был не обычный поцелуй. Уже много лет, как она целовала его лишь тогда, когда он отправлялся в плавание или возвращался домой. Сегодняшний ее поцелуй отдавал мылом, а губы у нее были уже дряблые, она и дотронулась лишь до него губами, не так, как обычно при поцелуе. Это был поцелуй усталой женщины, успевшей от утомления забыть, как целуются. Он вспомнил ее девушкой, до свадьбы: тогда она, проработав целый день в прачечной, готова была танцевать всю ночь напролет и прямо с вечеринки опять отправляться на работу. Потом он вспомнил Рут и подумал, что и губы у нее должны быть такими же свежими и нежными, как она сама. Поцелуй ее, наверное, похож на ее рукопожатие или на ее взгляд – такой же искренний и решительный. Мысленно он даже осмеливался представить себе прикосновение ее губ – и так ярко было это представление, что у него закружилась голова. Ему показалось, что он куда-то несется в облаке благоухающих розовых лепестков.

      В кухне он нашел Джима, второго жильца. Тот сидел и меланхолично ел овсянку, взгляд его был какой-то отсутствующий, полный тоски. Джим служил подмастерьем у водопроводчика. Слабохарактерный,