Голливудские триллеры. Детективная трилогия. Рэй Брэдбери

ответил он.

      – К чему?

      – К дому. К этому месту. Ш-ш-ш! Осторожно. Ну вот!

      Он поднял трость и, словно антенну, направил ее в глубину коридора.

      – Там. Ты… слышишь?

      Где-то шелестел ветер. Где-то далеко, сквозь темноту, пробежало легкое дуновение. Скрипнули балки. Кто-то вздохнул. Застонала дверь.

      – Ничего не слышу.

      – Потому что стараешься. Не надо стараться. Стой спокойно. Просто слушай. А сейчас?

      Я прислушался. У меня по спине пробежал холодок.

      – Кто-то в доме есть, – прошептал Генри. – Кто-то чужой. Я чую. Я не дурак. Наверху кто-то есть, бродит, замышляет недоброе.

      – Не может быть, Генри.

      – Так и есть, – прошептал он. – Это я, слепой, тебе говорю. Чужой. Плохой. Генри знает, что говорит. Не послушаешься, упадешь с лестницы или…

      «Утону в ванне», – подумал я. А вслух сказал:

      – Будешь стоять тут всю ночь?

      – Кто-то же должен сторожить.

      «Слепой?!» – подумал я.

      Он прочитал мои мысли. Кивнул.

      – Ну ясно. Старый Генри. А как же? А теперь беги. Там, у входа, огромный сногсшибательный «Дьюсенберг»[89], пахнет – помереть можно! Никакое это не такси. Я соврал. Кто может заехать за тобой так поздно? Кого-нибудь знаешь с такой шикарной машиной?

      – Никого.

      – Ну иди. Я поберегу Фанни для нас. А вот кто теперь позаботится о Пьетро? Ни Джимми нет, ни Сэма.

      Я пошел к выходу, из одной ночи в другую.

      – Да, еще одно…

      Я остановился. Генри сказал:

      – А что за дурные новости ты принес сегодня и ничего не сказал? Ни мне, ни Фанни?

      Я рот раскрыл.

      – Откуда ты знаешь?

      Я подумал о леди с канарейками, как она, завернутая в простыни, молча опускается на дно реки и скрывается из виду. Подумал о Кэле, о том, как крышка пианино прихлопнула ему пальцы, исполнявшие «Кленовый лист».

      – Хоть ты и жуешь мятную жвачку, – рассудительно заметил Генри, – дыхание у тебя, молодой сэр, сегодня несвежее. А значит, пищу ты перевариваешь плохо. Это значит, плохой для писак выдался день, до нутра пробрало.

      – День был для всех плохой, Генри.

      – Ну, я пока еще здесь пофырчу и порычу. – Генри выпрямился и потряс тростью, целясь в коридор, где сгущалась тьма, перегорели лампочки и тихо оплывали души. – Генри – сторожевой пес. А теперь – марш!

      Я вышел из дому к машине, которая не только пахла, но и на самом деле была «Дьюсенбергом» выпуска двадцать восьмого года.

      Перед входом стоял лимузин Констанции Раттиган.

      Длинный, сверкающий, роскошный, словно витрина магазина на Пятой авеню, неизвестно как оказавшаяся на убогой окраине Лос-Анджелеса.

      Задняя дверца была распахнута. Шофер на переднем сиденье низко надвинул на глаза фуражку и смотрел прямо перед собой. Он даже не взглянул на меня. Я пытался привлечь его внимание, но лимузин ждал, мотор ворчал, и я только тянул время.

      В жизни не ездил в такой машине! Может, это мой единственный и последний шанс.

      Я прыгнул внутрь.

      Не успел

89

«Дьюсенберг» – марка дорогого автомобиля, выпускавшегося в США с 1918 по 1937 г.