Царица амазонок. Энн Фортье

экспедиция. Кто-то просто хочет, чтобы я прилетела в Амстердам…

      – И это не молодой Моузлейн. Я правильно понимаю? – Говоря это, отец смотрел в зеркало заднего вида, и когда я оглянулась, то увидела Джеймса, выходившего из колледжа с футляром для теннисной ракетки на плече.

      Меня вдруг обдало жаром, и это нельзя было назвать приятным ощущением. Да, это был Джеймс, само здравомыслие, такой же великолепный, как всегда… Может, стоило предупредить его о том, что я уезжаю, а не удирать вот так?

      – Ох, черт! – воскликнула я, поглядывая на наручные часы. – Нам пора.

      Отец продолжал посматривать в зеркало, пока мы катили по Мертон-стрит, может быть гадая о том, как рассказать о столь неожиданном повороте событий моей матери, а я ощущала, как с каждым его косым взглядом во мне крепло чувство вины. Но как я могла рассказать ему всю правду? Мы никогда не обсуждали мою бабушку, и он так и не рассказал мне о тетради, оставленной ею для меня. И поднять эту тему сейчас, по дороге в аэропорт, куда мы неслись на головокружительной для отца скорости, едва ли было разумно.

      – Мне очень жаль, пап, – пробормотала я, погладив его по руке. – Я все объясню, когда вернусь.

      Некоторое время мы ехали молча. Краем глаза я видела, что в отце борются его обычная неприязнь к любым конфликтам и родительская забота. В конце концов он глубоко вздохнул и сказал:

      – Только обещай мне, что это не… – Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести следующие слова: – Тайное бегство с любовью всей твоей жизни? Ты ведь знаешь, что мы вполне в состоянии оплатить твою свадьбу…

      Я была так поражена, что тут же расхохоталась:

      – Папа, ну право же!

      – Ну а что я должен думать? – Отец выглядел почти рассерженным. – Ты являешься домой на каких-то три часа, просишь найти твое свидетельство о рождении… А теперь мчишься в Амстердам! – Он покосился на меня, и я различила в глубине его глаз настоящий страх. – Поклянись, что все это не из-за… мужчины. Твоя мать никогда меня не простит.

      – Ох, папочка! – Я наклонилась к нему и поцеловала в щеку. – Ты знаешь, я никогда бы так не поступила. Ведь знаешь?

      Отец кивнул, но без особой уверенности, и я решила, что не могу винить его в этом. Подобный вопрос поднимался редко, я ничуть не сомневалась в том, что мои родители сделали определенные выводы в отношении моих разношерстных приятелей, которых Ребекка называла «всадниками Апокалипсиса», хотя ни один из них не заслуживал столь пышного титула.

      Уж не знаю, по каким причинам, но я никогда не умела ладить с мужчинами. Возможно, виной тому было мое пристрастие к одиночеству или, может быть, как однажды предположила Ребекка, особый антиромантический ген, передавшийся мне от бабули. И когда очередные отношения закончились неудачей – слезами и бранью, я решила, что просто не люблю мужчин, и потому в ящике моего стола образовалась целая стопка прощальных писем, обвинявших меня – в весьма выразительных выражениях – в том, что я фригидная сучка.

      Побуждаемая Ребеккой, оказавшейся в мой двадцать седьмой день рождения на Крите, я преисполнилась решимости перенести все свое внимание с мужчин