Морской конек. Джанис Парьят

а порой неожиданно встречаются и переплетаются.

      Это и случилось со мной и Сантану.

      Закончив университет, мы изредка общались. Нас разбросало по свету, как горсть семян. Я остался. Он покинул Дели ради какого-то другого города. На тех немногих встречах выпускников, на которые я приходил, его не было. На других не было меня. Пьяные тусовки в кампусе и за его пределами, где старые знакомые и враги обменивались телефонными номерами и любезностями.

      В прошлом году я решил отправить ему электронное письмо. Не знаю, помнишь ли ты меня. Я писал для газеты, редактором которой ты был.

      Он ответил быстрее, чем я ожидал. Нем, ты единственный, кто сдавал статьи в срок. Как я мог тебя забыть?

      Многообещающее начало.

      Я объяснил, что меня интересует грант Королевского литературного фонда в колледже, где он был старшим преподавателем. В Центре культурных и литературных постколониальных исследований.

      Я мог и сам подать заявку на грант, но мне требовалось, как они это называли, формальное назначение. Грант длился год; это было престижно и для Центра, и для Сантану. И для меня тоже неплохо: работать несколько дней в неделю, поддерживать талантливых студентов и способствовать «хорошей письменной практике» по всем дисциплинам.

      Ответ Сантану был весьма лаконичным. Конечно.

      После этого остались только формальные вопросы и оформление документов.

      Я подал заявление на отпуск. Оно было отклонено.

      – Есть такая вещь, как Интернет, – сказала Нити. – Ты можешь работать из любой точки мира.

      А потом был бесконечно долгий полет на самолете, движение, свободное, неподвластное времени.

      По вечерам, как правило, мы с Сантану встречались в баре через дорогу от места его работы, неподалеку от старого здания «Фабер и Фабер», где, как я узнал, когда-то был редактором Т. С. Элиот[19]. С 1925-го по 1965-й. Если у бара и было название, я его не помню. Управляемый студенческим союзом, он представлял собой спартанское заведение с белыми меламиновыми стойками и серебристо-серыми металлическими столами. Доска, исписанная мелом, сообщала о предложениях дня, скидках на сангрию, продленных счастливых часах, фестивалях бельгийского пива. Простое, непритязательное, надежное место. Как писал Хэмингуэй, «Там, где чисто, светло». В студенческие годы Сантану, низенький, длинноволосый, в вечных шлепанцах, скользил по коридорам, сжимая в руках стопку бумаг и папок. Он изменился – стал опрятнее одеваться, носить нарядные закрытые туфли – но, похоже, не стал взрослее, его костлявое скульптурное лицо по-прежнему было мальчишеским и вечно небритым, а волосы – длинными, что означало легкий бунт. Как это неизбежно у людей, привязанных к прошлому, мы часто говорили о старых знакомых, вспоминали истории, граничащие с трагическими и полные надежд. Обсуждали тех, кто женился, обзавелся детьми, уехал или остался. Тех, кто исчез из памяти. Ты помнишь?.. Что случилось с…? Ты слышал о…? Имена всплывали и уплывали, кроме одного. Николас.

      Однажды мы зашли в

19

Американо-британский поэт и драматург, представитель модернизма (1888–1965). Лауреат Нобелевской премии по литературе 1948 года.