Проклятие рода Лёвеншёльдов. Сельма Лагерлёф

всю дорогу пастор не сказал ни слова. Из головы не выходил странный рассказ девочки. Он только раз в жизни встречал человека, которого называли Большой Бенгт, и девочка наверняка имеет в виду кого-то другого.

      Навстречу ему вышел молодой парень, Ингильберт, сын Борда Бордссона. Он был на несколько лет старше сестры, но очень похож: такой же высокий, крепкий, такие же грубые черты. Но если сестра выглядела наивной и добродушной, Ингильберт показался парнем мрачноватым – скорее всего, из-за глубоко посаженных глаз.

      – Неблизкий путь для преподобного проста, – сказал он, помогая пастору слезть с лошади.

      – Неблизкий, – согласился прост. – Но все же ближе, чем я думал.

      – Отец должен был послать за преподобным простом меня, а не Мерту, но я с вечера рыбачил. Даже не знал, что у него с ногой совсем плохо. Пришел, а сестра уже убежала.

      – Мерта прекрасно справилась с поручением. А что с отцом?

      – Плох отец… хотя в сознании. Я увидел вас на опушке, едут, говорю. Обрадовался.

      Прост прошел в хижину, а брат с сестрой присели на валун во дворе. Они говорили об умирающем отце – тихо, медленно и даже торжественно. Вспоминали, как добр был он к ним. Но с тех пор как сгорела Мелломстуга, отец покоя не находил. Не узнать – другой человек. Как подменили. Так что, может, и лучше ему помереть.

      – Какой-то грех у него на душе, – сказала Мерта.

      – У него? Какой грех? Он же мухи не обидит! Даже на скотину ни разу руку не поднял.

      – Что-то все же было. Не зря же за простом послал. Только самому просту, говорит, откроюсь.

      – Так и сказал? – удивился Ингильберт. – Грех на душе? И за простом поэтому послал? Я-то думал, он причаститься хочет…

      – Он сказал: только самому просту. Только ему одному могу покаяться в тяжком грехе.

      Ингильберт задумался.

      – Очень странно… – сказал он. – Уж не навоображал ли он себе чего в одиночестве? Все эти истории с Большим Бенгтом… думаю, навоображал.

      – Он только и повторял: Большой Бенгт, Большой Бенгт…

      – Вот-вот… провалиться мне на месте, бредни все это.

      Юноша поднялся и подошел к хижине. Единственное маленькое окошко, больше похожее на бойницу, было приоткрыто – решили впустить в лачугу хоть немного воздуха и света. Кровать умирающего стояла совсем близко, так что Ингильберту было слышно каждое слово.

      Конечно, он знал: большой грех – подслушивать последнюю исповедь умирающего. Но ведь он и не подслушивал – он же не виноват, что здесь все слышно! И к тому же какие у отца могут быть тайны?

      Постоял немного и вернулся к сестре:

      – Ну что я говорил?

      Оказывается, они с матерью украли перстень из могилы генерала Лёвеншёльда!

      – Боже милостивый! Надо хотя бы нам сказать просту – неправда! Отец бредит!

      – Мы не можем туда врываться… Это же последнее причастие! Поговорим с простом, когда выйдет.

      Ингильберт вернулся к окошку, но вскоре опять всплеснул руками и подбежал к сестре:

      – Теперь он утверждает, что не успели они взять перстень, сгорела Мелломстуга.