«Крысиный остров» и другие истории. Ю Несбё

всхлипывал он, – я любил Эми. Всегда любил. Но она… – он судорожно вздохнул, – она меня презирала. Считала, что я для нее недостаточно хорош, – он хохотнул, – я, наследник самого богатого человека в городе. Каково, а?

      Я не ответил. Он поднял взгляд и посмотрел на меня:

      – Она сказала, что ненавидит меня, мистер Адамс. И знаете что – тут я с ней солидарен. Я тоже себя ненавижу.

      – Можно считать это признанием, Брэд?

      Он посмотрел на меня. Кивнул. Я взглянул на Ларсена, и тот тоже коротко кивнул, подтверждая, что мы с ним слышали одно и то же. Мы поднялись и вернулись к ожидающему нас Даунингу.

      – Сознался, – сказал я.

      – И что будешь делать? – спросил Ларсен, тоже выходя в коридор.

      Я перевел дыхание.

      – Посажу его в тюрьму.

      – В тюрьму? – усмехнулся Даунинг. – Да его вздернуть надо!

      – Ты хорошо подумал, Уилл? – спросил Ларсен. – Ты же понимаешь, что, если сдашь его полицейским, его на следующий день выпустят.

      – Нет, он отправится в свою собственную тюрьму.

      – В смысле?

      – В тюрьму, где он запер Эми. Предварительное заключение, пока я не подготовлю дело и не передам в суд.

      – Ты хочешь… чтобы сын Колина Лоува предстал перед судьей и присяжными?

      – Разумеется. Перед законом все равны. На этом основана наша нация.

      – А вот тут, Адамс, боюсь, ты ошибаешься, – сказал Даунинг.

      – Правда?

      – Наша нация основана на праве сильнейшего. Тогда дела обстояли так же, как сейчас. А все остальное – представление для галерки.

      – Ну что ж, – проговорил я, – может, получится быть сильнейшим и справедливым одновременно.

      Меня прервал крик. Кричали за домом.

      Мы бросились туда, но опоздали.

      – Черномазый признался, – сказал Толстяк.

      В руках у него был факел, и в его отсветах лицо блестело от пота. Толстяк, как и мы, глядел на большой дуб. Вокруг замерли все остальные. Все мы молчали.

      На нижней толстой ветке болтался парень, подвешенный за веревку на шее. Высокий, тощий, лет шестнадцати, в футболке с надписью «Хаос», похоже самодельной.

      – Герберт! – хрипло крикнули из окна.

      Я обернулся, но никого не увидел.

      – Мы уже получили признание, – сказал я, – ты повесил не того.

      – Не о том признании речь, – усмехнулся Толстяк, – этот признался, что он подпалил дом. А повесил его не я, а вот он. – Толстяк показал на человека, стоявшего прямо под повешенным.

      Это был Симон, наш душевный повар. Скрестив на груди руки, он смотрел на труп и что-то бормотал. Возможно, молился. За своих обожженных родных. За убитого. За самого себя. За всех нас.

      С остальными мы никогда не обсуждали, как поступим с членами «Хаоса». Основной задачей было освободить Эми, и мы не сомневались, что члены банды, оказавшие сопротивление, пощады не дождутся – их убьют или искалечат, и большинство из нас считали такую месть вполне достаточной. Но что с ними делать, если они сдадутся – как сейчас, – мы так и не решили.

      Вариантов,