Холм псов. Якуб Жульчик

в сторону, куда побежал мужик в белом комбинезоне. Кусты там резко шевелятся.

      – Здесь! – кричит мужик в белом комбинезоне.

      Мы снова идем по кругу, Агата двигается ловко и быстро, могла бы делать это даже ночью, а я знаю, что иногда она так и делает ночью, слышу, как выходит, пытаясь никого не разбудить.

      Мы останавливаемся у кустов, неподалеку видим их, а они нас – нет: мужик в белом комбинезоне и двое вдруг оживившихся полицейских. Мужик в белом комбинезоне что-то поднимает с земли, прячет в пластиковый пакет. Я щурюсь, изо всех сил пытаясь понять, что оно такое.

      – Нож, – говорит Агата, шепотом отвечая на вопрос, который я мысленно задала.

      Нож-бабочка, блестящий на солнце, как внезапный подарок. Все всматриваются в него, словно он – нечто исключительно ценное, как гостия.

      – Кровь, – заявляет мужик в белом комбинезоне.

      – Гони их всех, – говорит один полицейский другому.

      – Пойдем, – отзывается Агата.

      Мы быстро идем по лесу, пытаясь двигаться как можно тише, я не успеваю за ней, спотыкаюсь обо что-то, торчащее из земли, но в последний миг восстанавливаю равновесие.

      – И что ты обо всем этом думаешь? – спрашиваю я, но Агата все еще ничего не говорит, выходит из лесу, пересекает Известковую и идет в сторону главной улицы, к магазину. Там я ее догоняю. Она останавливается, смотрит на меня.

      – Думаю, что у меня дома двое голодных детей, – на миг вскидывает руки, чтобы сразу уронить их вдоль тела. – Я правда не хочу в этом копаться. Я могу помочь жене Берната, сделать для нее покупки, заставить ее умыться, потому что она может не мыться дни напролет. Пойти ко второй и сказать, чтобы перестала рыдать, чтобы что-то сделала.

      «Слишком светло», – думаю я. Светло и холодно, асфальт блестит, в углублениях собралась вода вчерашнего дождя, а вдоль асфальта стоят дома, как шкатулки тайн и проклятий.

      Может, весь мир – из таких шкатулок. Может, Зыборк повторяется, реплицируется в бесконечность. За поворотом – следующий, а потом еще один, и так без конца.

      – Ты идешь со мной в магазин или возвращаешься домой? – спрашивает Агата.

      – Такие вещи не делаются сами собой. Я годами работала в газете, Агата, я слышала о таких делах, – говорю я.

      – Каких делах? – спрашивает она.

      – Об убийствах. Мести. Кто-то мухлевал с единым налогом и подставил своего друга, который пошел в тюрьму, – и его нашли повешенным. Кто-то начал шантажировать местного царька, что сдаст его налоговой, и вдруг его вылавливают из реки, и, типа, это несчастный случай. Это случается. Таких дел – десятки. – Я закуриваю. Может, Агата прекрасно об этом знает. Может, думает, что с этим ничего нельзя сделать, как с погодой.

      – Ты удивляешься, что нас это не удивляет, – говорит она и идет в сторону магазина, что находится на первом этаже типового дома с плоской крышей и пастельным фасадом.

      – Я удивляюсь, что ты не боишься, – отзываюсь я.

      – А что ты хочешь сделать? Что бы ты хотела сделать?

      – Идти