Холм псов. Якуб Жульчик

не будить.

      – Ну и как, увидимся? – спрашивает Брачак.

      – Увидимся, но я утром еду на территорию, в Пепельный Сад, узнаю, как оно там, – говорит мой отец.

      – Нам бы всем стоило встретиться, – отвечает Брачак.

      – Будут и следующие, – говорит отец, глядя перед собой и качая головой.

      Брачак хочет что-то сказать, но не говорит ничего, только хлопает отца по плечу. Тот вздрагивает.

      – Лучше всего у меня, в сторожке. Аккуратно, – говорит Брачак. – Все обговорим. Подписи уже ведь собраны, взнос в гмину сделан. Все закрутилось.

      – Будут и следующие. Они этого не допустят, – повторяет отец как заклинание.

      Отец даже не смотрит на Брачака, глядит куда-то вдаль, за могилу мамы. Лесничий стоит и всматривается в его профиль, словно пытается заставить отца, чтобы тот, наконец, развернулся в его сторону.

      – Ты уверен, что это работа Кальта? А не как с Мацюсем? Русские? Цыгане? – спрашивает Брачак.

      – Русские, цыгане, волки и инопланетяне, – отвечает мой отец.

      Брачак молчит.

      – То, что имеешь, за так не отдаешь, – добавляет отец.

      – Мы не сдадим назад, Томек, ну, сука. Спокойно, – отвечает Брачак.

      Этот разговор звучит, словно с трудом выученные реплики из плохенького фильма. Теперь отец ничего не говорит, а Брачак снова похлопывает его по плечу и показывает пальцем в сторону выхода из кладбища.

      – Он хочет остаться тут один. Пошли, Томек. Пошли к машине, поговорим, – говорит, словно прочтя нечто в моем взгляде.

      Отец сдвигается с места только через минуту.

      – Я скоро приду, – говорю ему, но он не отвечает.

      Я остаюсь сам. Я и могила мамы. Мне тяжело. Это непростой визит. Не признаю разговоров с могилами. Не верю, что там есть почтовые ящики, тайными каналами переносящие весточки в другое измерение, которое напоминает роскошный дом престарелых, где умершие сидят на кожаных диванах, попивают мартини и слушают выступления Фрэнка Синатры и Мечика Фогга [42]. Мама, прости, я правда в этом не силен. Когда люди говорят с собой – они безумцы. Вот так. Я и вообще, если честно, не признаю гробов. Людей нужно хоронить прямо в земле, чтобы питать деревья и червей. Большинство из них только тогда хоть для чего-то пригодится.

      Умей я говорить с могилами, наверняка сказал бы что-то такое: это наша общая вина, мама. А когда ты умерла, я был еще хуже, и может и хорошо, что ты этого не увидела.

      Может, я тебе расскажу, но тихо, мысленно. Может, каким-то чудом эти весточки все же доходят до адресата.

      Расскажу тебе, как у меня начались проблемы. После выхода книги и ее быстрого, серьезного успеха я снял большую квартиру в Средместье, которую все приходившие называли Мордором, где непрерывно крутились люди и продолжался бесконечный праздник, насыщаемый моими деньгами. Сейчас Мордором называют квартал офисных высоток на Вилянуве. Но когда-то так называли мою квартиру. Вокруг все пили и закидывались, я не знал и половины этих людей, мама. Вокруг их было полно. В том числе и тех,

42

Мечислав «Фогг» Фогель (1901–1990), польский эстрадный певец, продолжал давать концерты почти до своей смерти.