Холм псов. Якуб Жульчик

одежду! – порыкиваю на нее.

      Она тихо смеется, я не слышу этого, но чувствую, ее смех щекочет меня.

      – Ты должен дать мне на ногти. Какие у меня ногти, а? – показывает ногти, покрытые исцарапанным красным лаком.

      – Ага. Дам тебе. Дам, только успокойся. Пойди сделай мне куриное филе. С рисом. С рисом и яичным белком. Вали, Анжела, – говорю я громко и хватаю ее за задницу.

      – Ты даже не помнишь, как меня зовут. Обещай мне еще кое-что, – говорит она, целуя меня в шею.

      – Обещаю тебе кое-что.

      – Обещай, что мы не разведемся, – говорит она и прижимается ко мне, притягивает с силой, чтобы я лег рядом.

      – Если бы мы должны были развестись, мы бы уже развелись, – отвечаю я.

      Мы ложимся на постели, она снова притягивает меня к себе. Прижимает, словно я намереваюсь куда-то сбежать. До боли.

      – Из-за всего этого, – добавляю я.

      Чувствую, как колотится чье-то сердце, не знаю, мое или ее.

      На миг еще вижу улыбающегося чувака из Португалии, который смотрит, как другие чуваки вносят в нашу квартиру его пианино. Я тогда думал, что он привез пианино из Португалии, и думал, что пианино было бы неплохим началом в списке предметов, о владении которыми я никогда не думал.

      Помню, как отец выбивает кулаком стекло в двери зала, везде кровь, и отец громко кричит, и приходят Малиновские, и старый Ниский, тоже пьяный, но не так, как он, и забирают его в «скорую».

      Все те окровавленные одежды, которыми мать останавливала кровотечение, были в барабане стиральной машинки «Вятка» на чердаке. Никто их никогда оттуда не вынимал. До ликвидации чердака, до времени ремонта. Отец выбросил их вместе с машинкой.

      И я помню, как Юстина пришла две недели назад домой. Села на диване, том самом, за который я все еще торчу денег моей приятельнице Юлии, посмотрела на белую стену перед собой, потом закрыла глаза, глубоко вздыхая, и даже могла не говорить то, что сказала, потому что я и так знал, что она сейчас скажет:

      – Я изменила тебе, Миколай, – и спросила через секунду: – Что теперь?

      Сейчас же она ничего не спрашивает, только прижимается ко мне. Переворачивает меня на спину. Сует мне руку в штаны. Спрашивает:

      – Поласкать тебя?

      Я смотрю ей в глаза. Не знаю, что в них вижу. Перестал это знать две недели назад.

      Мне нужно проговорить все еще раз, еще раз разыграть тот разговор. Так произносятся заклинания, по кругу, пока не подействуют. Но я все равно буду молчать, рассчитывая, что однажды, в конце концов, обо всем забуду. Или, по крайней мере, перестану представлять себе это каждые несколько минут.

      – Ну конечно, – говорит она, словно читая мои мысли, и расстегивает мою ширинку.

* * *

      – Ешь, – говорит мне отец.

      – Что, тебе невкусно? – спрашивает Агата.

      – Ешь, – повторяет он.

      – Да отстаньте от нее, – вмешивается Гжесь.

      – Ешь, – говорит отец.

      – Я не голодна, – отвечает Йоася.

      – Очень вкусно, правда, – говорит Юстина.

      – На самом деле она классная девочка. Только вот есть не хочет, – говорит отец.

      Моей сводной