Холм псов. Якуб Жульчик

мой брат смеется.

      – Революционеры? – спрашиваю я.

      – Ну, ага. Зыборские революционеры. Бернат был третьим, но свалил к любовнице, – говорит Гжесь.

      Отец идет как всегда, чуть покачивая плечами, медленно и внимательно, словно пытаясь удержать равновесие на шпале, но и мощно, словно с каждым шагом желает что-то растоптать. На нем кожаная куртка, военные штаны, черные кроссовки. Он всегда так одевается. На носу коррекционные очки, которые он носит вот уже несколько лет. Наголо бритый череп кажется вынутым из реки, выглаженным волнами камнем. В руке он держит полотняную сумку, из которой торчит хлеб.

      – Тут! Они тут! – кричит Гжесь и выходит из дома, а отец поворачивается к нему.

      – Они тут! – повторяет Гжесь. Отец кивает.

      – Если они здесь, то пусть приходят, – говорит и открывает дверь, и только когда делает это, словно по сигналу из машины выходит Агата, вторая жена моего отца, а я выхожу из дома Гжеся и поднимаю руку, вроде как здороваясь, а вроде как сдаваясь.

      Юстина встает за мной. Не поднимает руку. Как и Агата. Никто ничего не говорит. Пес поднимается. Взлаивает, отец тычет в него пальцем, пес перестает лаять.

      – Пойдемте, – говорит отец, ставя сумку с хлебом на землю и открывая дверь.

      – Я останусь, – отвечает Гжесь. – Сейчас приду.

      – Ты тоже иди, – говорит мой отец.

      – Я останусь, – повторяет Гжесь. – Нужно прибраться.

      Юстина входит в дом первой. Отец стоит в дверях, снимает обувь. Юстина протягивает ему руку.

      – Не через порог, а то поссоримся, – говорит он Юстине.

      В доме пахнет чистотой, но еще чем-то мягким, сладким и старым. Стены недавно покрашены в темно-желтый цвет. В последний раз, когда я приезжал, они были темно-зелеными.

      Юстина переступает порог, входит внутрь, в прихожую; прямо, за двойными застекленными дверьми, вход в зал; направо – кухня. Налево – лестница вверх, а рядом, все еще белые и все еще поцарапанные, двери, за которыми вход в подвал. Все как всегда, но одно – совершенно по-другому. На втором этаже – комнаты, спальня, некогда родителей, а теперь отца и Агаты, бывшая моя, теперь Йоаси, моей сводной сестры, бывшая Гжеся – теперь Янека, брата-близнеца Йоаси.

      В доме, где меня воспитали, теперь живет совсем другая семья, вот только этой новой семьей тоже управляет мой отец. «Это смешно, – думаю я. – Как арабский ситком».

      Некоторое время мы стоим в этом коридоре, без слов, словно перепуганные.

      – Ну, привет, Юстина. Привет, любимые. Хорошо, что вы приехали, – говорит Агата.

      У второй жены отца светло-русые волосы цвета теплого сена, похожие на волосы моей матери, только что собранные в хвост. Она переняла у отца немало жестов, например это угловатое протягивание руки, когда здоровается, словно вместо суставов у нее старые пружины; неотрывный взгляд в глаза; постоянные еле заметные кивки в знак того, что она слушает своего собеседника.

      Мой отец – словно стена, в которую непрерывно бьются головой. Когда я смотрю на него, у