Шут императрицы: Дело государево. Владимир Александрович Андриенко

А то он занимает такой высокий пост при дворе не по чину не по праву крови благородной.

      – Ты на его пост метишь, Карлуша?

      – А почему нет? Этот пост мне подойдет больше. Я знатен и меня знают…

      – Далась тебе эта знатность. Вон Меньшиков Алексашка также из конюхов вышел, но при дядюшке моем Петре I в фельдмаршалы и генерал-губернаторы вылез. Цесарь римский ему титул светлейшего князя даровал, и патент соответствующий выслал. А императрица Екатерина I его главой тайного совета империи сделала. А император Петр II его в генералиссимусы пожаловал.

      – Но Меньшиков не Бирен! Как ты не понимаешь, Анхен!

      – Карл! – голос Анны стал строгим. – Мне сей разговор неприятен! И прошу тебя прекратить его немедленно!

      – Как будет угодно вашему императорскому величеству, – обиделся Левенвольде….

      ***

      Через полчаса императрица и Левенвольде расстались. Настроение у императрицы испортилось, и она кликнула свою любимицу шутиху камчадалку Буженинову.

      Буженинова была молода, но внешностью обладала крайне непрезентабельной. Она была весьма мала ростом с нескладной угловатой фигурой, и лицо имела приплюснутое с небольшим вздернутым носом и маленькими глазками.

      – Чего звала среди ночи, матушка? – проворчала камчадалка, усаживаясь на сундук.

      – Скушно мне, куколка, – произнесла императрица.

      – Скушно! А чего скушно то? Эвон какой павлин из твоих покоев-то вылетел! И скушно. А меня с постели поднять не скушно?

      – Не ворчи, куколка. Ты лучше расскажи мне, что за сплетни при дворе то ходят? Чай слыхала чего в людской?

      Императрица страшно любила сплетни и дворцовые анекдоты. А лучше Бужениновой такую информацию поставлять не мог никто.

      – Дак итальяшка твой осрамился прилюдно.

      – Кто? – не поняла императрица.

      – Да фамилие евоное мне не запомнить. Тот, что спектаклю ставил на прошлой неделе, и ты его наградить изволила изрядно, матушка.

      – Арайя? Мой капельмейстер итальянской капеллы? И что с ним стало? Как осрамился то? Не томи, куколка.

      – Да, сегодня ночью у своей девки, что поет, он полюбовника застукал.

      – Да ну? – оживилась императрица. К ней снова вернулось хорошее настроение. – Откуда знаешь? Ночь то не прошла еще. Не врешь?

      – Чего мне врать? Я чай не министр твой, матушка, чтобы врать. Дашка Юшкова про то рассказала. Она вишь дом свой имеет на Мойке супротив дома итальяшки твого. Она-то сама все и видала. Своими глазами.

      – Дак чего видала-то? – настаивала императрица. – Ты толком говори.

      – Итальяшка в дом нагрянул, и в постели своей девки персону некую застал. Он лакеям наказал двери ломать, чтоб полюбовника бить нещадно.

      – А тот?

      – А тот в окно и в сугроб. Его было двое слуг, на улице оставленных, скрутили, но он не промах оказался, матушка. Одному в зубы, второму в бок и за ворота. А там сани итальяшки-капельмейстера стояли. Он кучера в снег, сам на козлы, и был таков!

      – Ловок! Ловок шельма. А кто таков?

      – Да