Жизнь, какой мы ее знали. Сьюзан Бет Пфеффер

ее после уроков и оттащила в сторонку от церковной компании.

      – Почему ты не съедаешь всю свою порцию? – спросила я.

      – Не голодная, – сказала она.

      Я люблю Меган, и она совсем не толстая, но мне доводилось видеть, как она уминает двойные бургеры и большую картошку фри, да еще запивает это молочным коктейлем. Я пригляделась к ней – по-настоящему пригляделась – и заметила, что она похудела, может, килограммов на пять. Штука в том, что мы все теряем вес, и такое запросто можно упустить. Это что-то вроде луны: если на нее не смотреть, то можно притворяться, будто она такая как раньше.

      – Ты, вообще, ешь? – спросила я.

      – Конечно ем, – ответила она. – Просто теперь мне много не нужно. Бог питает меня. А не пища.

      – Тогда зачем съедать даже половину сэндвича? – спросила я. Даже не знаю почему. Это был не слишком вразумительный вопрос, так что не стоило ожидать вразумительного ответа.

      – Я подумала, что, если есть половину, то ребята не заметят, – сказала она.

      – Они замечают. Я замечаю.

      – Осталось потерпеть всего пару дней. На следующей неделе уже никто не увидит, что я ем, а что нет.

      – Они там в твоей церкви не могут заставлять тебя голодать, – сказала я.

      Меган посмотрела на меня одним из тех жалостливых взглядов, от которых мне всегда хочется ее треснуть.

      – Преподобному Маршаллу не нужно нас заставлять, – ответила она. – Он верит, что мы услышим глас Божий.

      – Так это Бог велит тебе не есть? – спросила я. – Что, он призвал тебя и сказал «раздели свой арихисово-повидловый сэндвич с бедными горемыками»?

      – Начинаю думать, что ты и есть бедная горемыка, – сказала Меган.

      – А я начинаю думать, что ты свихнулась, – сказала я.

      Мне уже давно приходят в голову такие мысли, просто я не произносила этого вслух.

      – Это почему? – спросила Меган, и на мгновение в голосе у нее была та же злость, что в наши двенадцать лет.

      Но потом она склонила голову, закрыла глаза и зашевелила губами – в молитве, надо полагать.

      – Что? – спросила я.

      – Молила Господа о прощении. На твоем месте, Миранда, я бы тоже просила о Божьем прощении.

      – Бог не желает, чтобы ты уморила себя голодом, – сказала я. – Как ты можешь верить в Бога, который бы потребовал такого?

      – Но он не требует. Честное слово, ты раздула целого слона из половинки сэндвича.

      – Пообещай, что не перестанешь есть.

      Меган улыбнулась, и, кажется, это напугало меня больше всего.

      – Господь даст мне все необходимое для подкрепления сил. Знаешь, голод бывает разный. Одни еды страждут, а другие Божьей любви.

      И она, непорочная Меган, посмотрела на меня так, что сразу стало ясно, в каком я лагере.

      – Завтра съешь свой сэндвич, – сказала я. – Побалуй меня. Если ты настаиваешь на голодовке, подожди хоть до субботы, чтобы мне не пришлось на это смотреть.

      – Тебе уже сейчас необязательно на это смотреть, – ответила она и пошла прочь от меня