Много шума и... ничего. Дарья Калинина

сейчас что-то царапала на нем.

      Слава заглянул ей через плечо и в ужасе завопил:

      – Что ты пишешь? Это же мой самый крупный заказчик! Если он узнает, что из-за меня его вызывают в милицию, то уже никогда не станет обращаться ко мне за услугами. Ты этого добиваешься? Голодной смертью нас с Васькой уморить хочешь?

      – Я же не виновата, что он напился в хлам и орал на всю турбазу в прошлом году, что Суреныч жулик, каких свет не видывал, и что он ему еще покажет, как выгонять порядочных людей только за то, что они позволили себе немного расслабиться на отдыхе, – возразила Зоя. – Если сейчас тут живет Андрей и его папа, а они точно живут, то кто-нибудь из них обязательно вспомнит этот эпизод и расскажет о нем лейтенанту, который удивится, что я почему-то этот случай не помню.

      – Ну и пускай себе удивляется, – выхватывая из Зоиных рук злосчастный клочок бумаги и яростно раздирая его в клочки, завопил Слава. – Я и про список-то сказал только, чтобы он от нас отвязался хоть ненадолго. Совершенно не нужно тебе так усердствовать и перечислять всех, кто имеет зуб на Суреныча. Вполне достаточно нескольких фамилий. А про Вадима Степаныча даже думать забудь. Мне и так стоило труда извиниться перед ним за то, что его поперли с турбазы да еще деньги за две недели не вернули. Я из-за этого проклятого хапуги Суреныча двух выгодных заказов лишился. Пришлось ждать, пока Вадим Степаныч остынет и гнев на милость сменит.

      – А того сторожа, что Суреныч за кражи со своего огорода уволил, можно писать? – поинтересовалась Зоя.

      – Про сторожа можно, – великодушно разрешил Слава, накладывая себе на тарелку солидную порцию картошки, курицу и салат. – К тому же сторож сейчас далеко, и, если лейтенант доберется до турбазы, люди подтвердят, что сторожа Суреныч выгнал ни за что, просто придрался. Михалыч кабачков терпеть не мог, а в тот год у Суреныча на огороде ничего другого и не росло. Выгнал же он его потому, что сам хотел занять его ставку. Опять его жадность подвела.

      – Михалыч про машину ничего не говорил, – встрял в разговор родителей Васька. – Он турбазу грозился поджечь, я же помню.

      – Вот-вот, – воодушевился Слава. – Турбазу решил не жечь, чтобы безвинные не страдали, а в машину бомбу подложил.

      Мы с мамой тоже внесли свою лепту. Назвали пару теток, чьим детям Суреныч надрал уши. При этом он лишил их на неделю просмотра любимых мультиков, а их мамаш – любимых сериалов. Представляю, какую злобу могла затаить в душе женщина, которую лишили единственной радости в жизни. Одна бабуля грустно сидела над своей тарелкой, не принимая участия в беседе. За последние пять лет бедняжка в первый раз выбралась летом из города и теперь горько кляла себя за это. Но было поздно. Ни на турбазе под Питером, где хозяйствовал Суреныч, ни здесь, где он только пытался это делать, она раньше не бывала.

      – А еще один парнишка, – вспомнил Васька. – Я только не помню, как его звали. Родители у него были крупными шишками и знакомыми Суреныча. Они сюда привезли сыночка в наказание за плохое поведение