Веснушка. Сесилия Ахерн

кофе замечательный, поэтому я поднимаю на него вопросительный взгляд. Вокруг его правого глаза, чуть прикрытого, виднеется ровный черный круг.

      – Оказалось, у Хлои теперь новый ухажер, и если она думает, что этот парень будет жить с моей маленькой Арианой и видеть ее, когда ему вздумается, хотя я ее папа, то ее ждет большой сюрприз, я так и сказал ей. И все тут.

      Он дает мне вафли. Про сахарную пудру он забыл.

      – Веснушка, – говорит он, – это тощий мелкий засранец, тупоголовый недоумок, на пять лет моложе ее. А вдруг он педофил, кто его знает, я всего-то попросил проверить его в полиции. А вдруг он домогается Хлою только потому, что у нее ребенок, папочка должен проявить бдительность, защитить ее от извращенцев. Педофилы теперь повсюду. Грязные ублюдки.

      – Ты так и сказал ей? – спрашиваю я, насыпая сахар в кофе. Два пакетика. Может, и вафли посыпать, пока он не смотрит? С сахарной пудрой, конечно, не сравнится. Если бы он перестал разглагольствовать о своих горестях, я бы попросила сахарную пудру. Мне небезразлична его судьба, но портить свой день из-за этого – нет, спасибо.

      – Я сказал это ему, лично, – говорит он, потягивая шею, поднимая плечи, будто разминается перед очередной дракой, гордый, как павлин. Он пронзает воздух указательным пальцем и говорит: – Ты, сказал я ему, если ты чертов педофил, тебе конец.

      – И он дал тебе в глаз?

      – Я никак этого не ожидал, чтоб меня побили на крестинах. Как гром среди ясного неба. Треклятый гопник. А потом все сестры набросились на меня. Не лезь к нему, раскудахтались как наседки. Это мне нужен судебный запрет, чтобы он держался от меня подальше.

      – Вряд ли это разумный шаг, – напоминаю я ему, – если он живет в одном доме с Арианой. Ты же хочешь с ней видеться.

      – Ну да… – Он бросает кухонное полотенце на плечо, выходит из-за прилавка, достает сигарету из фартука и идет к двери.

      – Мне очень жаль, Спеннер, я знаю, как ты старался, – говорю я, глядя, как он затягивается, еще больше прикрыв правый глаз, чтобы дым не попал. – Может, тебе обратиться к юристу, Спеннер? – говорю я. – У тебя же есть права.

      – Какой смысл платить тупому юристу, – говорит Спеннер, выпрямляясь, – если я вполне способен разобраться с этим сам.

      Свистун, сидя на своей картонке, завернутый в вонючее одеяло, отворачивается, хитро улыбаясь. Может, он и опустился дальше некуда, но соображает он неплохо. Свистун бросается за непотушенной сигаретой, которую Спеннер швыряет на тротуар. Он оставил больше, чем обычно. И не бросил далеко, как обычно. Добряк он все-таки.

      Я смотрю на свои вафли. Я так больше не могу, не могу притворяться тем, кем я не являюсь.

      – Спеннер, – говорю я, – ты забыл сахарную пудру.

      И отдаю ему вафли, когда он возвращается за прилавок.

      Я покидаю школьную территорию, оставляя оскорбления и убийственные взгляды позади, радуясь, что опять нет дождя. Легче работать, когда он не хлещет по лобовым стеклам так, что не разглядеть ни талоны, ни регистрации, или когда стекла запотевают