Второй Император. Цзэдун Тао

своем языке. Он тихонько спросил Ревекку, о чем разговор, но она только потупила взгляд. Девушка не болтала за столом без разрешения отца, это было признаком хорошего воспитания, но не решало проблемы. На выручку Минжу пришел все тот же сухонький старец Шлома, подвинувшись ближе и предложив юноше какой-то сухофрукт.

      – Смоква, дерево нашей далекой родины, – печально произнес он. – «Аще забуду тебя Иерусалиме, забвенна буди десница моя»(49). Чудесный город, прекрасная земля! Вам, конечно, любезный Минж, наверное, небезынтересно узнать об этом… Увы, мы не бродяги нищие какие и скитаемся по миру не по своей воле.

      При этом старец живописно поднял персты к лицу. На пальцах сверкнули дорогие кольца.

      «Да уж, – подумал Минж, – нищим Шлому уж никак не назовешь».

      – Но что же произошло? – удивился Минж. – Разве вы не вправе вернуться к себе домой? Может, вам нужна помощь? Я думаю, можно даже снарядить целую армию. – Ой, вей! И не говорите! – всплеснул руками Шлома. – Евреи – самые бесстрашные воины. Масада не сдается… Масада вся погибла(50)!

      У старца из глаз вдруг закапали частые слезы.

      – Вы меня извините, – Шлома вытирал глаза белым платком, – это нельзя вспомнить без содрогания и слез.

      И он поведал Минжу, как могущественная Римская армия разрушила прекрасный Иерусалим, и как маленькая крепость Масада, насчитывающая всего тысячу защитников вместе с женщинами и детьми, держалась три года… И как они умертвили себя, выбрав свободу и смерть вместо унизительного рабства. «Пусть наши жёны умрут не опозоренными и наши сироты не изведают горечи рабства… Уже давно постановили мы не подчиняться ни римлянам, ни другим властителям, кроме одного только Бога, ибо только Он истинный и справедливый царь над людьми».

      Минжа поразил рассказ Шломы. В один миг он почувствовал неизлечимую тоску этих людей, их высокую и гордую любовь к своей родине, к своему Богу… И горечь необратимой потери, впечатанную в их души и их сердца. «Именно так и должны поступать настоящие герои, и именно такая вера и преданность своему Богу заслуживает самых высоких похвал… Оказывается, они любили своего Бога! Возможно, – подумал Минж, – Бога можно любить, просто по- человечески, как дети любят родителей, как сын любит отца… Не созерцать сверкающие дали, в которых ни форм, ни определений, а любить простой детской любовью, доверяя Ему все свои сердечные тайны». При этой мысли у Минжа самого накатились слезы на глаза.

      Еврейское собрание глядя, как глаза Минжа наполняются слезами, вмиг всё разрыдалось: они били себя в грудь и лезли целовать гостя, так искренне разделяющего их печаль и боль.

      Затем они поднялись, пригласив Минжа и Ревекку в круг, заиграла музыка, и евреи начали свой танец – ликующий и печальный, неистовый и самозабвенный.

      Глядя на эту исступленную радость движений, Минж и сам начал вторить ей, и это оказалось совсем несложно, просто слушая свое сердце, изливая из него всё, о чем оно хотело бы сказать.

      Танец продолжался довольно долго. Потом евреи пили какой-то огненный