Бури под крышами. Владлен Немец

отряд бойцов Красной Армии. Из немецких тылов пробиваемся, – в голосе Новоторова радость мешалась со страшной усталостью, накопившейся за эти недели.

      У своих

      – Новоторов Никита Артемьевич, старший сержант, – особист нудным голосом читал красноармейскую книжку Новоторова. – Повторите, пожалуйста, каким маршрутом вы шли.

      – Да я уже два раза повторил, товарищ капитан! – начал злиться Никита.

      – Ничего, ничего, повторенье мать терпенья, – все также нудел капитан с малиновыми петлицами…

      – Да он же нарочно меня из себя выводит, – сообразил Никита, – не получится, милый, не на таковских напал. – И начал в третий раз повторять все с начала, но теперь уже он говорил медленно, нудным голосом, явно подражая особисту. Однако тот или не понял, или сделал вид, что не понял Никитиного «художественного творчества», внимательно выслушал все до конца, и даже пометки какие-то делал, как будто все в первый раз услышал.

      – Хорошо, спасибо, я все понял, кроме одного. Почему вы, Никита Артемьевич, скромничаете, ничего про освобождение наших бойцов из немецкого концлагеря не рассказываете? А ведь подвиг, можно сказать, героический. За это орден и повышение в чине полагаются.

      – На кривой, значит, объехать норовит. Ишь, орденом поманил! – За эти дни в лагере переформирования Никита узнал много нового, в том числе и то, что Сталин приказал всех военнопленных считать предателями и поступать с ними соответственно. – Никого я из лагерей немецких не освобождал. Даже не понимаю, о чем вы мне толкуете!

      – Не понимаешь, значит?! – Голос особиста налился металлом, а глаза сузились и стали буровить Никиту. – Предателей покрываешь! Мне все известно. Жидок твой, Бернштейн, мне все рассказал, – капитан нехорошо оскалился. – Жидки, они пугливые. Я его чуть прижал, и он все начистоту выложил, тебя не пожалел. А ты его покрываешь!

      – Насчет Семена он врет. Не такой это парень. Видать кто-то еще выслужиться захотел. Узнаю, шею сверну!

      – Все вы предатели! – Обозлился на молчавшего Новоторова особист, – вас всех на чистую воду надо вывести! Вы у меня по лагерям напляшетесь!

      Тридцатые годы голодомора и страшная коса 37–38 годов приучили людей бояться всякого начальства, особенно с малиновыми петлицами. Никита не представлял исключения. Помнил, как забрали предсельсовета, директора школы и еще нескольких сельчан. Приехали ночью на грузовиках с ярко зажженными фарами. В кожаных тужурках. С наганами. Злые – не подходи! И разразилась ночная тишина рыданьями баб, плачем разбуженных малышей. А про арестованных с тех пор ни слуху, ни духу. Как в воду канули… Но вот ведь, говорят, если труса к стене прижать, то и он отбиваться станет. А Никита трусом не был. И сегодня речь шла не только о его судьбе. Из двухсот с лишком бойцов больше половины, включая Семку Бернштейна, были из того злосчастного лагеря.

      – Значит, сволочь. на нас орденок заработать хочешь! Не выйдет. Мы еще потягаемся!

      – Ну вот что, Новоторов, некогда мне с тобой прохлаждаться. Иди, подумай. Не