Зимняя рябина. Вера Колочкова

когда слышала это вступление, будто преображалась враз, и лицо светлело и разглаживалось, и глаза начинали блестеть, и даже согбенная временем спина выпрямлялась будто… Чудеса, да и только! Наверное, все же какие-то хорошие воспоминания просыпались и оживали – те самые, из прошлой жизни. Может, мама о муже своем вспоминала… То есть об отце ее, которого она никогда не видела. Как ни выспрашивала маму о нем, ничего толком так и не вызнала. Была, была тут какая-то тайна… Может, эта самая тайна и вызывала в маме такие чудесные преображения, когда лилось по комнате это горестно-эмоциональное «не корите меня, не браните»?

      Слова второго куплета мама всегда подхватывала фальцетом, выпевала их громко, с чувством:

      Посмотрите, что стало со мною,

      Где девалась моя красота?

      Где румянец, что спорил с зарею,

      Где волнистых волос густота?

      Помнится, в детстве ей очень хотелось поправить маму, вставить свое недовольное словцо – неправильные, мол, у песни слова-то, мам! Нельзя так говорить – где девалась моя красота! Надо говорить – куда девалась…

      Хотелось, но так и не поправила ни разу. Чувствовала, что не надо. Потому что в данном конкретном случае оно так и было – где девалась моя красота. Вот и сейчас… Глянула на маму и обомлела – какая она красивая все-таки! Несмотря на немощь и старость – красивая! И вся звонкая такая… Будто сейчас подскочит с кровати, поведет плечами, запоет еще громче… Посмотрите, мол, как мне моя старость к лицу!

      Не подскочит, к сожалению. И даже просто не встанет. Три года уж не встает…

      Пластинка кончилась, игла зашипела на ее пустом поле жалобно. И мама тут же сникла, отвернулась к окну, снова проговорила тихо:

      – Помру я скоро, Нюрочка… И не спорь со мной, не сердись. Ты ж знаешь, что я не люблю болтать попусту. И потому мне бы поговорить с тобой надо, Нюрочка… Рассказать все, как есть…

      – О чем рассказать, мам? – спросила она осторожно.

      – Да об отце твоем рассказать… Помнишь, как ты в детстве все у меня выспрашивала про отца-то? А я отмалчивалась… Вот, пришла пора, стало быть.

      – Но он… жив, мам?

      – Надеюсь, что жив. Я и сама этого не знаю. Но сердцем чувствую – жив пока…

      – Почему пока?

      – Да сама не знаю, чего это мне взболтнулось. Хотя… Как ты там по-умному говоришь? Что-то про нужную оговорочку…

      – Оговорочка по Фрейду? Ты это имеешь в виду?

      – Во-во. По этому самому Фрейду и есть, стало быть. Не знаю, что за мужик, но, видать, шибко был умный, зараза. Правильно все определил: что язык сболтнул не подумавши, то на самом деле и обстоит. Если сказала – жив пока, значит, пока и есть. Значит, тоже скоро помрет… Может, у нас на роду так написано, как в сказке… Счастливо жили, мол, и умерли в один день…

      – Но как же – счастливо жили… Если вы с отцом и не жили… Как так-то, мам?

      – А вот так, Нюрочка. Об этом и хочу тебе рассказать. Пришло время… И не перебивай меня, просто сиди и слушай.

      – Да я слушаю, мам, слушаю…

      И в такой важный момент – стук в дверь! Как же некстати!