Паранойя. Почему я. Полина Александровна Раевская

чего, спрашивается, добивается? Для чего следит, подслушивает? Какой в этом смысл, если в конечном счёте, все равно проглотит и сделает вид, что ничего не было?

      – Ну, и что ты хочешь от меня услышать? – не щадя, спрашиваю прямо.

      А какой тоже смысл церемониться?! Сама выпрашивает, у меня же корчить из себя артиста погорелого театра нет настроения.

      К счастью, Ларка не ахает в притворном возмущении. Ухмыляется зло и подходит почти вплотную, продолжая сверлить меня пристальным взглядом.

      – От тебя, Долгов, ничего, – язвит, растягивая губенки в наигранной улыбке. – Просто шалаве своей объясни, чтоб незаметней была и когти при себе держала, а то смотреть тошно на эту пошлятину.

      Она недвусмысленно переводит взгляд на мою шею. Я же впервые, как ни странно, соглашаюсь с её претензиями, ибо так демонстративно палиться – совсем уж наглость. Правда, следующая фраза тут же на корню убивает мою, не ясно каким чудом проснувшуюся, совесть.

      – Да и тебе советую поостеречься, пока я не подала на развод, и не продала свои десять процентов Назарчукам. Посмотрим тогда, как ты запоешь, когда у них будет контрольный пакет акций.

      Охренел ли я? Не то слово.

      Нет, Ларка мне всегда чем-то грозила, а уж разводом так вообще – хоть рингтоном ставь на её имя. Но никогда в ее угрозах не было ни единого намёка, что однажды она может ударить в спину.

      Поэтому это наглое заявление, да ещё именно тогда, когда против меня все шакалье сбилось в стаю, выводит из себя настолько, что от накатившего волной бешенства перед глазами начинают полыхать красные всполохи.

      – Твои десять процентов, значит? – вкрадчиво уточняю, оскалившись. Ларка, взглянув на мою перекошенную рожу, бледнеет. Видимо, сообразив, наконец, что зарвалась, но остановить во мне тикающую бомбу уже не под силу даже мне самому. – А ты ничего не попутала? Тебе может напомнить, кто эти десять процентов заработал и почему тебе дал?

      – А может, тебе напомнить кое – что? – огрызается дрожащим голосом и окончательно выводит меня из себя. – Не помнишь, чью квартиру ты продал, чтобы купить акции своего проклятого завода?

      Если меня можно было довести чем-то до неконтролируемого состояния, то это была именно та самая тема. Тема сыгравшая, можно сказать, роковую роль в нашем браке.

      – Та-ак, и чью же квартиру я продал? – тяну, едва сдерживая клокочущий в груди гнев.

      – Не прикидывайся. Ты моей матери и её сёстрам за бабушкину квартиру копейки заплатил. Так что, да, мои! И не жалкие десять, а как минимум двадцать пять процентов!

      – Да ты что?! – взрываюсь гомерическим хохотом и тут же, захлебнувшись многолетней злобой двадцатилетнего пацана, которого на*бывала собственная теща, ору. – Ты, тварь такая, охренела что ли совсем? Копейки я им заплатил…

      – А что, не так что ли было? – орёт Ларка в ответ.

      – Да откуда ты можешь знать?! Ты, бл*дь, всю молодость проспала на ходу, пока я ишачил, как проклятый! Похеру тебе было до всего! Лишь бы тебя не трогали.

      – О, не волнуйся, из тебя такое говно лезло из-за этой квартиры, что спать на ходу, как ни старалась, не получалось. Ты же