Красная зима. Галина Гончарова

лежала и молилась. И рука Мотри в ее ладони дрожала. Подруга была жива, это хорошо…

      – Парашка, как же так…

      Почему шепот слышнее крика?

      – Не дергайся.

      Сейчас важно только это.

      Чтобы не пристрелили по ошибке. Не затоптали. Не…

      У нее дети. Она должна выжить, остальное – побоку.

      Ванятка и Васятка сейчас в лесу. Если мать не придет, они обречены. Она должна выжить…

      А еще Прасковья знала – когда ее муж вернется… жены у него не будет.

      И семьи у него тоже не будет. Женщина может простить многое, но когда их детям нужна была защита, мужа не было рядом. Когда ей нужна была помощь, его не было рядом. А коли так…

      Не было тебя рядом?

      Обошлись?

      И иди к Хелле! Женщины могут простить – за себя. Но за детей они не простят.

* * *

      Лежать пришлось минут пятнадцать. Но страшнее времени в жизни женщин не было.

      Лежать, слушать выстрелы, слышать крики… а ведь и их тоже… могут.

      Прасковья это понимала и лежала тихо-тихо. Мотря – та вообще обеспамятела от страха, замерла, аки заяц, и только тихо-тихо вздыхала. Иногда.

      Наступающая зима покрывала лужи первым ледком, припорашивала легким инеем.

      На белом кровь – алая. На черном – тоже алая.

      Долготерпение было вознаграждено.

      – Гони их по домам!

      Крики, шум…

      Прасковья вылезла, только когда на площади никого не осталось. И то – вылезла… Не встала во весь рост, не принялась отряхиваться, не пошла домой гордо и с достоинством… Перевернулась на живот, пнула как следует подругу, чтобы та пришла в себя, и кое-как поползла. Медленно, очень медленно, вдоль канавы…

      Ничего.

      Лучше пять раз покрыться грязью, чем один раз – накрыться землей. Мотря, похоже, думала так же. Она ползла за подругой и для разнообразия больше не вздыхала. Только икала. Тихо, часто и отчетливо…

      Женщины отважились встать на ноги только ближе к окраине деревни, когда их не видно было за кустарником.

      Мотря потрясла головой. Еще раз икнула. И – в ноги поклонилась Прасковье.

      – Век благодарна буду, сестрица.

      Прасковья ответила таким же поклоном.

      – Кто доброе дело сделает, тому Господь отплатит.

      – Воистину, – отозвалась Мотря.

      На этом ритуал был закончен, и дамы перешли к делу.

      – Парашка, откуль ты про таких знала? – принялась выспрашивать Мотря.

      – Откуль… оттуль, – проворчала Прасковья. – Предупредили. Беги домой да зарой в подполе что сможешь. Скотины у тебя вроде как немного, может, что и оставят… а вот зерно точно заберут. И детей прибери, у тебя старшенькая в пору входит.

      – Я уж ей сказала ховаться в погребе…

      – Ты меня послушай. – Глаза у Прасковьи были серьезными. Страшно серьезными. Страшными, как и ее слова.

      Грабить будут. Убивать. Насиловать…

      Тора Яна была права. Сейчас Прасковья благодарила Творца, что к ней на порог занесло эту женщину. Ее слова сбывались, но Прасковья надеялась выжить. Она знала заранее, у нее была фора. А это очень