Красная зима. Галина Гончарова

сейчас всем хочется… и иде тот Звенигород? А иде мы…

      Жом Кролик скрипнул зубами.

      – Твой ответ?

      – Ты мне денег дай, жом. А уж мы найдем что продать…

      Хитрый взгляд старосты стал последней каплей.

      От сильного удара дед улетел спиной вперед, только лапти в воздухе мелькнули. А дальше…

      Два десятка человек.

      Два десятка ружей.

      Крепкие мужики… навалиться всем миром?

      А вот что-то мир иногда наваливаться и не спешит… каждый о своей шкуре думает и о своей семье, и… вдруг пронесет?

      Не пронесло.

      Крестьян согнали на главную площадь – всех. Там и держали под прицелом пулемета, благо выдавался и такой на отряды. А освобожденцы шли по домам, отмечая – вот этот богаче, вот этот беднее…

      Понятно же, где богаче – там мироед…

      Кому-то понравился платок. Кому-то – подсвечник… Кто-то залез за икону в поисках денег… полетела на пол лампадка, жалобно зазвенело, разбиваясь, стекло…

      – Что ж вы делаете, ироды?!

      Фельдшер. Пьяный в темную голову, бесстрашный и решительный. За свои инструменты, приглянувшиеся мародеру, он готов был и зубами грызть… и так что пропало…

      Ошарашенный солдат Свободы отступил на шаг. Фельдшер наступал, расхристанный, пьяный, вонючий, но яростный и, наверное, опасный.

      – Не смей трогать, ты…!

      Растерянность сменилась злостью, злость – действием.

      Выстрел в деревенской тишине прозвучал громом небесным.

      – Убили!!! – заголосила одна из баб. – У-У-У-У-УБИ-И-И-И-И-И-ИЛИ!!!

      Прасковья себя особо умной не считала – не с чего. А только, увидев солдат за околицей, она мальчишек сразу из дома выпихнула.

      Вспомнились слова той странной торы.

      «Придут. Хлеб отберут, убивать будут, грабить, жечь… Ничем ты это не остановишь, только себя и детей сберечь попробуй…»

      И Прасковья выпихнула мальчишек из дома быстрее, чем сообразила, что делает.

      – Бегите в наш схрон! Там прячьтесь, пока я сама за вами не приду! И не смейте возвращаться!

      Ванятка с Васяткой метнулись мышами, бегущими от кошки.

      Они не помнили слов странной гостьи. Но страх в голосе матери был убедительнее любой памяти. Страх – и ее глаза. Жуткие, темные…

      Когда приходит беда, птица уводит врага от своего гнезда. Притворяется раненой, припадает на крыло…

      Прасковья не может сбежать – ее будут искать. Но ее детей не найдут. Она скажет, что отослала их в соседнюю деревню.

      И… не удержалась.

      Стукнула к соседке.

      – Мотря, детей и хлеб спрячь!

      Послушается ли, нет ли… а все одним грехом на душе меньше будет!

* * *

      Когда начали стрелять…

      Когда раздался дикий крик: «Уби-и-и-и-и-ли-и-и!!!»…

      Когда крестьяне заволновались…

      Прасковья стояла рядом с Мотрей. Детей Мотриных на площади, кстати, не было. То ли в погреб пихнула, то ли на чердак, но хоть с собой не потащила.

      Убивать будут, грабить, жечь…

      Чутьем загнанного зверя Прасковья поняла, ЧТО сейчас