Грустная песня про Ванчукова. Михаил Зуев

адрес Изы. Только теперь, глядя на ещё пока последними силами молодого Сергея Фёдоровича, Калерия Матвеевна вдруг увидела на его месте бывшего мужа; Михаила Ивановича, которого сама, плача при этом, сожрала без остатка – и поняла, что Иза сделает с Сергеем то же самое. Так что – без вариантов. Ни Изольда, ни мать не умели быть по-другому.

      Изольда же ни о чём не думала. Природа защищает беременных от тревог гормональным фоном. У Изы был теперь вдруг муж. Наверное, любимый – ну да, мужа же положено любить, ну, значит – любимый, а как же иначе… Изольда даже забыла своё обычное чувство, мироощущение такое, что её поезд сто раз уже ушёл без неё (и то было правдой), что опоздала она отправиться в путь лет на десять как минимум (и то тоже было правдой), что дурёха-то она последняя-распоследняя (не было правдой, но мать постаралась). Муж был не совсем муж (паспорт открой, бестолочь ты такая!), но всё равно был в полуметре, здесь, в купе, с чаем и печеньем, значит – муж, и прочь сомненья.

      У Изы была мать. Её Изольда ещё неделю назад готова была уничтожить: вот ещё слово, вот ещё два, и я за себя не отвечаю… Но теперь к матери была лишь непонятно откуда вынырнувшая любовь и даже какая-то давно забытая нежность, потому что: «Меня не тронете, я в домике!.. я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл…» Иза знала, что теперь она сама уже – почти мать; а значит, индульгенция готова, выписана, защитной мантией вкруг неё обёрнута! Изольда теперь та самая «как все», и будто не было двадцатилетнего непрекращающегося пилёжа, обучения жизни, когда та, что сама жить не умела, сама – не сумела, имела вероломную наглость учить ту, из кого высосала все соки. Своими руками, выжив мужа, лишила девочку будущего. И вот они: две женщины, ошпаренные, сваренные вкрутую созависимостью, плечом к плечу на купейном диванчике, и ядовитая их паутина всё крепче и липче опутывает коконом Ванчукова, кто должен стать их, наверное, последней, финальной жертвой.

      Но пока – ещё не время. В купе есть четвёртый. Ради него всё затевается! Он скрепляет несчастную троицу. Он ещё не здесь – доживает, додыхивает последние денёчки в Сидпа Бардо; не знает имени мира, куда придёт; не знает себя, не знает судьбы, не ведает будущего. Ещё не родившись, ещё не став – уже правит тремя судьбами. Он – главный в раскладе. Потому что если б не он, то и колоду тасовать не стали.

      Вот поэтому, всего в паре неполных лет от протяжной декабрьской ночи, июньским утром шестьдесят третьего, прозрачным, в яркой дымке нехотя рассеивающегося тумана, новый Ванчуков встанет, застынет на краю взбугрённой свежей травой и залитой чернозёмной грязью лужайки. То будет самый главный Ванчуков со странным именем «Ольгерд», данным в честь какого-то затерянного в глубине времён родственника. Это же как замечательно, как современно: оставлять в наследство потомкам имена, и ничего больше, кроме имён!

      Ольгерд Ванчуков. Новый человек. Хотя – стоп! Какой же он Ванчуков? Пегов! В свидетельстве о рождении вместо отца – прочерк. Нечистой, может, и рад бы подсобить, да тут власть