Земля, одержимая демонами. Ведьмы, целители и призраки прошлого в послевоенной Германии. Моника Блэк

ответственности» до «виновен в серьезном преступлении». Лица, сочтенные опасными, часто помещались в лагеря для интернированных. Других, чья виновность была оценена как меньшая, отправляли расчищать завалы или смещали с должности, если та являлась государственной. Нормирование продовольствия определялось категорией, к которой относился индивид, и преследовало цель добиться, как пишет историк Элис Вайнреб, чтобы «чем лучше жилось человеку в Германии при Третьем рейхе, тем хуже он питался после его краха»[82].

      С самого начала понятия вины и ответственности, осуждения и позора стали фактически синонимами оккупации как таковой. Союзники «считали немцев нравственно нечистыми», что и демонстрировали, развешивая изображения убитых людей на деревьях и городских площадях в сопровождении текстов обвинительного характера, как на плакате внизу: «Это ваша вина»[83].

      Они сгоняли горожан, живших возле концентрационных лагерей, и заставляли хоронить или перезахоранивать мертвых. Они снимали фильмы о том, как освобождают лагеря, фиксируя на пленку места пыток, больных, голодающих и умирающих уцелевших, печи и бараки, бульдозеры, сгребающие исковерканные истощенные тела в громадные траншеи. Немцев строем водили в кинотеатры смотреть эти фильмы – это был ритуал укрощения гордыни и нравственного возмездия. Иногда солдаты союзников снимали, как немцы входят в темные кинотеатры или сидят там и смотрят фильмы (или отворачиваются, чтобы не видеть), пытаясь оценить их относительные уровни раскаяния, вины или неисправимости[84]. Фотографии и киносъемки, с помощью которых союзники документировали случившееся в лагерях, составили «первый эпизод» денацификации; впервые большинство немцев были вынуждены лицом к лицу столкнуться с массовым убийством промышленных масштабов[85].

      Федеральный архив / Берлин

      Среди немцев изначально наблюдалась некоторая поддержка этих мер. Однако уже в 1945 г. общественное мнение начало меняться. Денацификация стала провоцировать «приватные выражения недовольства и негромкие требования фундаментальных изменений»[86]. Принятие решения о том, к какой категории вины отнести индивида, было неоднозначным процессом. Люди, заподозренные в пособничестве нацизму, необязательно были виновны в каком-либо конкретном преступлении, и, в сущности, быстро стало ясно, что попытка удалить из общественной жизни каждого, состоявшего в той или иной нацистской организации, станет серьезным препятствием на пути к восстановлению страны, к запуску механизмов повседневной жизни, к подъему и возвращению экономики в нормальное состояние. Иногда лучшим претендентом для той или иной работы являлся знающий и способный член нацистской партии[87].

      Уже в 1946 г. процедуры денацификации были переданы местным трибуналам, состоящим из немцев. Процесс все сильнее поражала коррупция, и он развивался на «обмане, закулисных сделках, обоюдном

82

Alice Weinreb, Modern Hungers: Food and Power in Twentieth-Century Germany (New York: Oxford University Press, 2017), 96.

83

«Morally unclean»: Steven M. Schroeder, To Forget It All and Begin Anew: Reconciliation in Occupied Germany (Toronto: University of Toronto Press, 2013), 17.

84

Ulrike Weckel, Beschämende Bilder: Deutsche Reaktionen auf alliierte Dokumentarfilme über befreite Konzentrationslager (Stuttgart: Franz Steiner, 2012).

85

Parkinson, An Emotional State, 2.

86

Norbert Frei, Adenauer's Germany and the Nazi Past: The Politics of Amnesty and Integration, trans. Joel Golb (New York: Columbia University Press, 2002), xiii.

87

Jessica Reinisch, The Perils of Peace: The Public Health Crisis in Occupied Germany (Oxford, UK: Oxford University Press, 2013), 163.