Жены и дочери. Элизабет Гаскелл

счастливая семья из всех мне известных.

      Молли внимательно слушала, но не находила сил для ответа. История неведомой Элизабет ее заинтересовала: еще бы! Эта девушка смогла стать для отца более важной, чем сама она, будучи моложе, стала для мистера Гибсона.

      – Как это? – выдохнула она наконец.

      – Элизабет сначала подумала о благополучии отца, а уже потом о собственном, – с суровым лаконизмом ответил Роджер.

      Молли опять заплакала.

      – Если бы речь шла о папином счастье…

      – Должно быть, он так считает. Что бы вы ни думали, дайте ему шанс. Вряд ли на душе у него воцарится спокойствие, если дочь будет постоянно грустить и хмуриться, тем более что дочь, как вы сказали, необыкновенно ему дорога. Многое зависит и от леди. Мачеха Элизабет могла бы проявить эгоизм, заботясь лишь о своем благе, но счастье падчерицы было для нее так же важно, как для самой Элизабет – счастье отца. Будущая супруга мистера Гибсона вполне может оказаться такой же, хотя люди подобного склада встречаются нечасто.

      – Не думаю, что она такова, – пробормотала Молли, вспомнив подробности дня в Тауэрс-парке.

      Роджеру не хотелось выслушивать сомнения Молли, поскольку он чувствовал, что не имеет права влезать в семейную жизнь доктора – ни в прошлую, ни в настоящую, ни в будущую – больше, чем абсолютно необходимо для утешения случайно встреченной плачущей девушки. К тому же он спешил домой, так как матушка ждала к ленчу, и все же не мог бросить Молли.

      – Надо думать о людях хорошо, а не ждать от них плохого. Звучит банально, но эта истина уже помогала мне, да и вам когда-нибудь наверняка поможет. Всегда следует прежде заботиться о близких, а уже потом о себе, избегая предвзятости. Я не слишком утомил вас своими проповедями? Надеюсь, от них появился аппетит? Лично я на проповедях всегда страшно хочу есть.

      Казалось, мистер Хемли ждал, пока Молли встанет и пойдет вместе с ним, но на самом деле он стремился дать понять, что не оставит ее одну, поэтому она поднялась, но так медленно, что сразу стало ясно: было бы предпочтительно, чтобы он ушел без нее. Чрезвычайно слабая, она споткнулась о торчавший корень и едва не упала, но Роджер вовремя успел ее поддержать, да и потом, когда опасность миновала, не выпустил ее ладонь. Физическая слабость показала, насколько девушка молода и беспомощна, и Роджеру захотелось утешить ее. Так, крепко сжимая ладонь, он привел ее к дому, а на протяжении всего пути не произнес ни слова – просто не знал, что сказать.

      – Наверное, вы сочтете меня жестоким, – проговорил он наконец возле французского окна гостиной. – Мне всегда трудно выразить чувства: сбиваюсь на абстрактные рассуждения – и все же глубоко вам сочувствую. Да, правда. Не в моих силах изменить обстоятельства, однако переживаю за вас так, что лучше не пытаться объяснить, ибо слова не приведут ни к чему хорошему. Не забывайте о моем сочувствии! Буду часто о вас думать, хотя вряд ли стоит возвращаться к этой теме.

      – Знаю, как вы добры, – пробормотала