Озябнуть в Зимбабве. Кира Грозная

пейзажи вроде нашей Свалки, и бодро поющую: «Надежда – мой компас земной»… Я не понимала, что такое «майкомпас земной», и мысленно поправляла певицу: «Майкоп мой земной».

      – Граждане, внимание, внимание! – чётко произнесла дикторша. – Сегодня в шестнадцать часов ноль-ноль минут будет объявлена воздушная тревога. Просим вас не покидать своих домов, не выходить на улицу, отключить бытовые электроприборы, закрыть окна и двери…

      Закрывайте окна, двери и все щели:

      Красная Гитара подходит к городу!

      – Мама, ты слышала? – испугалась я. – Тревога!

      – Подожди ты, – отмахнулась мама. Она собиралась на завод в какой-то подозрительной спешке. И вскоре ушла, велев мне сидеть дома.

      И я сидела, и ждала, когда радио вновь заговорит… И вот оно, наконец, загудело, прочихалось, и опять раздался жёсткий голос:

      – Граждане, воздушная тревога! Просим не покидать домов…

      Не дослушав, я выбежала из квартиры, оставив настежь открытой входную дверь.

      Во дворе никого не было, лишь крутился на одной ноге посреди лужи четырёхлетний Генка, всё ещё отёчный после недавней свинки.

      – Бежим, Генка! – подлетев к нему, закричала я. – Воздушная тревога, ты что, не слышал? Сейчас бомбить начнут!

      – А мама на полигоне… – заканючил Генка; чувствовалось, что он готов разреветься. – Я без мамы не пойду…

      – Что ей сделается на полигоне! – крикнула я. – Там и бомбоубежище, и торпеды, и патроны! Нам спасаться надо!

      Генка, наконец, решился – но куда бежать? Не в горы же. Если начнут бомбить – может лавина сойти…

      Мы недолго метались по двору. Наконец, я сообразила: спрятаться можно в канализационном люке, похожем на ДОТ.

      – У тебя рогатка с собой? – отрывисто спросила я. Как солдат, спрашивающий у боевого друга, захватил ли тот автомат. А то в наступление идти.

      – Мама отобрала, – буркнул Генка.

      Вот незадача. И мою рогатку Виталик конфисковал!

      «Страшнее рогатки – только малолетний дурак, берущий её в руки, – прокомментировал Виталик и с хрустом разломал моё табельное оружие. – Я в детском глазном отделении повидал таких, как вы. Только уже инвалидов».

      В люке под нами плескалась мутная пахучая жижа. Мы стояли на узких боковых выступах – без них пришлось бы по пояс погружаться в эту клоаку. Ноги быстро затекли. Генка принялся ныть. Вернее, брюзжать. Он всегда брюзжал, когда ему было неуютно.

      – Ладно, пошли отсюда, – сказала я. – Спустимся к озеру.

      Может, патрульный катер нас заберёт? Советские моряки не дадут в обиду детей! Мы поплывём на корабле, и нам выдадут матросские бескозырки с лентами…

      Дождь усиливался. Мы выбрались из люка и, пригибаясь, как будто нас уже обстреливали, побежали к озеру.

      Знакомый забор… Мы протиснулись между столбами и выбрались на пустой и серый гусиный пляж. Там всё так же скучали ялы. Прибавилось ещё несколько лодок и катеров, которых раньше не было.

      На пустом сером берегу