.

со слезами в глазах говорил он, – ведь я мог убить еще не одного фашиста, и не убил.

      – Убьешь в следующий раз, Мусса.

      Он подумал и решительно ответил:

      – Убью. В три раза больше убью.

      Когда оставшиеся в живых солдаты отдыхали, Мусса уполз в кусты и пропал. Я ждал час – он не возвращался. Я пошел его отыскивать и увидел Муссу, ползущего со своим ручным пулеметом от канавы к канаве. Он учился продвигаться от укрытия к укрытию так, чтобы не касаться пулеметом земли. Он хотел овладеть высшим боевым искусством красноармейца-пулеметчика. И в своей ожесточенности, дав клятву победить, полз бы так, наверное, тысячи километров.

      Мусса не давал себе отдыха, не делал перерывов ни на минуту. Это было похоже на самоистязание. Он даже не замечал меня. Я не стал ему мешать, поспешил удалиться.

      Шарипов вернулся к вечеру, грязный, но повеселевший и голодный, как никогда. Я попросил ротного повара накормить его вволю. Он в тот день заслужил маленькую награду. Наевшись, он не лег, как обычно, и не запел, как это делал в свободную минуту. Сидел и думал. Я подсел к нему.

      – Что, вспомнил родной Татарстан?

      Он словно не слышал моего вопроса. Наконец, после долгого молчания ответил:

      – Не забываю родину ни на минуту, но сейчас я думаю о другом.

      – О чем?

      – О том, как лучше воевать. Второй год войны, много месяцев сидим мы вот в этом болоте перед чертовой пуговицей. И не как не можем ее оторвать.

      – Техники мало, Мусса. Видно она нужнее на других фронтах.

      – Отсюда путь на Берлин короче. Гитлер это знал, когда шел на Москву. Если мало техники, надо создавать ползучие команды и действовать по ночам. Команды – невидимки, ночные призраки, вооруженные пулеметами. Я первый поведу такую команду. Свалимся на спящих немцев, разорвем, задушим. Разве найдут нас их танки и самолеты?

      Я слушал Муссу и думал, что очень многие красноармейцы и командиры под Зайцевой Горой ломают голову над тем, как лучше воевать, чтобы вырезать это окровавленное возвышение земли, именуемый горой.

      Между бойцами идет даже какое-то невидимое соревнование, чтобы придумать наилучшие способы ведения боя на Зайцевой Горе. Мы, командиры взводов, это хорошо видим. Мне, такой как Шарипов, дает много. А главное, он учит видеть противника таким, какой он есть – упорным, когда впереди него танки, и трусливым, когда наши бросаются в их окопы. Он не принимает рукопашного боя и панически боится штыка.

      Я думаю о том, чему могу научиться у Шарипова в следующем бою. Ночью мы опять идем штурмовать гору. Взводы и роты превращаются в штурмовые группы. Стрелков поддерживают пулеметчики. В наступлении они идут чуть позади, зато, если придется, как и в последний раз отходить, то пулеметчики оставят гору последними.

      В темноте вижу, что Мусса движется в цепи стрелков. Он верен своему слову, убить в три раза больше врагов. Он ползет, как уж, и пулемет его не касается земли. Он не стреляет, и не будет стрелять до тех пор, пока не увидит фашистов. От боя к бою выработал он