Совдетство. Юрий Поляков

азбуку используем для наших секретов, особенно в присутствии родителей и выпендрежника Вовки Соловьева.

      Пока я отсутствовал, в нашей комнате ничего не изменилось. Только на столе появились чашки и заварочный чайник, а также вазочка с «Лесной былью». Судя по выдвинутому из-под кровати чемодану, попытка отъехать на Чешиху уже предпринималась, но не удалась. Как дети! Опера продолжалась. Звук снова включили. Пел хор:

      …Стой, пленник не уйдет от нас!

      Лида на этих словах как-то интересно повела плечом, отчего отец побурел и буркнул, глядя на меня:

      – Тебя за смертью посылать!

      – Ребенок тут ни при чем! Одни рюмки на уме! Лучше бы посмотрел, в чем сын ходит!

      – Слава богу, не голый!

      – Вот именно!

      Мать перехватила у меня горячую ручку и залила черную заварку кипятком, а потом накрыла фаянсовый чайник куклой-наседкой, которую бабушка Маня сшила из лоскутков.

      – Юр, курточку померь, пока заваривается! – попросила маман.

      – Зачем?

      – Мала уже, наверное?

      – Нормально.

      – Не спорь! Растешь, как бамбук.

      Больше всего на свете не люблю стричься и наряжаться. В новой одежде я кажусь себе глупым, нелепым и смешным. Однажды мы всем классом ходили в театр на «Синюю птицу». Лида заставила меня накануне постричься и надеть новый пиджак с приподнятыми плечами, которые взрослые единодушно называли «последним писком моды». В результате Вовка Соловьев сказал, что я выгляжу как болван, а Шура Казакова громко и обидно расхохоталась, объявив, что кресло рядом с ней занято Диной Гапоненко.

      Другое дело – старая, добрая одежда, или, как говорит бабушка Аня, «одёжа»!

      Курточку я брал с собой в пионерский лагерь, но даже не доставал из чемодана: июль выдался жаркий, и нас трижды за смену водили на Рожайку купаться. В последний раз я надевал ее в конце весны, когда похолодало и зацвела черемуха. Куртка из вельвета с медными тиснеными пуговичками и накладными карманами. За ней маман четыре часа стояла в магазине «Одежда», что в Гавриковом переулке, возле парикмахерской и «Похоронных принадлежностей». Удивительные люди взрослые, особенно женщины, они помнят не только где, что и за сколько купили, но и то, как долго промучились в очереди за товаром. Увидят на ком-то обновку и спрашивают, где достали, а потом сразу: и сколько же простояли?

      Я нехотя надел куртку, и Лида ахнула: рукава, которые весной чуть приоткрывали запястья, стали теперь до смешного короткими. Неужели я так вырос всего за два месяца?!

      – Миш, посмотри, – примирительно попросила она. – Ну, просто верста коломенская!

      – Интересно, в кого? – не отрываясь от телевизора, хмыкнул Тимофеич.

      – В парня одного! – Лида поджала губы и отвернула манжеты куртки. – И отпустить-то совсем нечего. ГДР. Немцы всегда так шьют. Впритык. У наших-то обязательно есть подворот сантиметра три-четыре.

      – Все гансы – жмоты, – понимающе кивнул отец. – Еще комрады называются!

      – Меряй теперь штаны!

      – Заче-ем! – взныл я.

      – А