Расшатанные люди. Нана Рай

голубые ромашки, на занавесках синие васильки. И только в спальнях царит монастырский аскетизм.

      – Ты стала фанатичкой.

      Почему, когда слезы наворачиваются на глаза, кажется, что веки горят?

      – Лучше быть здоровой верующей, чем больной атеисткой, – равнодушно роняет Кристина Альбертовна. – Ты должна родить ребенка, пока можешь. Судя по симптомам, тебе недолго осталось.

      – Господи, я твоя дочь, а не инкубатор! – Ангелина вскакивает из-за стола, так и не съев ни кусочка. – Тебе что, совсем все равно – умру я или нет?!

      – Зачем лить слезы из-за неизбежного? Лучше сделать то, что в наших силах. Если ты родишь мне внука, я выращу его в истинной любви к Богу и наше проклятие прервется.

      Кристина Альбертовна невозмутимо накладывает жаркое в тарелку и принимается есть маленькими кусочками. Чинно промокает уголки губ салфеткой, как будто обсуждает погоду, а не смертельную болезнь, которая досталась Ангелине по наследству.

      – Со мной у тебя не вышло, почему ты веришь, что с внуком получится? – фыркает она.

      Аппетит пропадает окончательно, и еще недавно урчавший желудок теперь болезненно сжимается.

      – Учту свои ошибки, не буду столь мягкотелой.

      Ангелина выдерживает равнодушный взгляд матери.

      – Значит, со мной ты была мягкой… Неважно. – Она поворачивается к двери, чтобы не видеть холодного, зловещего лица Кристины Альбертовны. – Я умру девственницей, а раз уж я атеистка, то вряд ли Иисус одарит меня непорочным зачатием, – с горьким смешком добавляет она и выбегает из дома.

      На море бушует сильный ветер. Он гонит пенистые волны на берег и прибивает мокрый песок к камням. На горизонте синеет небо, и похожая тьма накрывает душу Ангелины. Глубокий вдох наполняет легкие солью и кислородом, от которого кружится голова.

      Ангелина кутается в старую шерстяную шаль и идет вдоль берега, не обращая внимания на ледяные брызги. Они орошают ноги до тех пор, пока сандалии не промокают насквозь, а ткань длинного монашеского платья становится невыносимо тяжелой для плеч Ангелины. В семнадцать лет последнее, о чем хочется думать, – это смерть. Собственная смерть.

      – Лина! – громкий окрик заставляет поднять голову и быстро утереть слезы, которые стали еще солоней из-за морского ветра.

      Олег бежит к ней через безлюдный пляж, и его тощая фигура кажется такой забавной в широких джинсах, которые явно ему велики, и толстовке с капюшоном.

      – Я так и знал, что ты обязательно выйдешь гулять в такую погоду! – довольный собой Олег улыбается.

      – Почему? – Ангелина сама поражается тому, как тихо и надрывно звучит голос.

      Олег замечает ее состояние и хмурится:

      – Потому что на пляже сейчас пусто. Что-то случилось?

      Обыденный вопрос уничтожает остатки Ангелининого самообладания. Она с горьким возгласом закрывает лицо руками, но слезы уже не остановить, они льются, прожигая на лице соленые дорожки. А вслед за ними начинает накрапывать дождь.

      – Пойдем, – Олег бережно обнимает