Моя театральная жизнь. Эдвард Радзинский

При этом думал, как многие: что сегодня он пойдет в их сторону, напишет все, что им нужно, а потом вернется и напишет другое, истинное. «Но беда состоит в том, – сказал однажды Анджей Вайда, – что когда вы идете в их сторону, помните: оттуда не возвращаются».

      Городецкий не вернулся – он перестал быть поэтом. И потому смертно пил.

      Но живым памятником исчезнувшего века он остался.

      «Я помню день…»

      И однажды оба выпускника царской Ришельевской гимназии решили направить ученика советской средней школы к Городецкому. Для расширения кругозора.

      – Но все надо воспринимать высоко, – зверским голосом учил Олеша. – Отрок идет к Поэту, поэтому отрок должен преподнести ему Дар. Даром Поэту может быть только стихотворение. Стихотворение должно быть приятно Сергею Митрофанычу.

      Было выбрано стихотворение, посвященное Иннокентию Анненскому (только впоследствии я узнал, что оно принадлежало расстрелянному Николаю Гумилеву):

      К каким нежданным и певучим бредням,

      Зовя с собой умы людей,

      Был Иннокентий Анненский – последний

      Из царскосельских лебедей.

      Я помню день: я робкий, торопливый

      Входил в высокий кабинет,

      Где ждал меня с улыбкою учтивой

      Слегка седеющий поэт.

      – Вот, ты придешь к нему, откинешь ножку, прочтешь. Это прозвучит как бы о нем самом, и он будет доволен. Иди!

      И я пошел.

      Сергей Митрофанович Городецкий жил в доме 1 на Красной площади, который сейчас не существует. Это был дом, построенный в XVI веке. В нем когда-то останавливался Радищев.

      Он открыл мне дверь сам. На красном, весьма разгоряченном в тот день лице, торчали огромные усы, видимо, хранившие много поцелуев. Он был в халате и несколько пьян. Он посмотрел на меня какими-то страшными глазами. И, не здороваясь, спросил меня яростно:

      – Сколько сундуков открывает скупой рыцарь у Пушкина?

      Я не знал.

      Он вновь уставился на меня ненавидяще и сказал:

      – Как отвратительно ты молод. Ведь ты будешь жить, мерзавец, когда я умру.

      И начал читать.

      Он читал как-то бешено, продолжая пугать меня взглядом в упор:

      Как молодой (яростно – Э.Р.) повеса

      Ждет свиданья

      С какой-нибудь развратницей лукавой,

      Иль дурой, им обманутой,

      Так я… —

      и он начал приплясывать —

      Весь день минуты жду,

      Когда сойду в подвал мой тайный

      К верным сундукам. Счастливый день:

      Могу сегодня я в шестой!

      И тут он закричал совсем страшно:

      – Ты понял?! В ШЕСТОЙ… шестой сундук… в шестой сундук – сундук еще неполный…

      Горсть золота накопленного всыпать!

      Немного, кажется, но понемногу

      Сокровища растут.

      – Сокровища!! Сокровища! – вдруг пропел он и поволок меня к стене.

      Торопливо снял со стены картину в деревянной раме. И за картиной обнаружилось отверстие.

      – Иди