Баба ягодка опять. Галина Балабанова

ноги в облезлые чудища и шлепать в этих уродцах на кухню, где уже закипал чайник.

      Владимир Николаевич достал с полки две пузатые чашки в зеленый горох, початую пачку печенья, банку с вишневым вареньем и крохотную вазочку из прессованного хрусталя.

      Машка положила на стол коробку конфет, высыпала на блюдце печенье и, налив в розетку варенье, присела на стул.

      Пока гостья накрывала на стол, Владимир Николаевич наблюдал за ее неспешными действиями, и, как ни странно, ему это нравилось.

      Они просидели за столом до самого вечера. Пили чай, говорили о том о сем, вспоминали юбилей, напоследок поцеловались.

      Вторая встреча произошла через неделю по обоюдному желанию. Третья состоялась еще через неделю. Поцелуи, обнимашки, заигрывания – как пятнадцатилетние… И так целый месяц.

      Машку радовали эти встречи и тяготили одновременно. Она откровенно не понимала, что с ней происходит. Ее тянуло к этому человеку, но расслабиться в его присутствии она не могла, и это удерживало ее от решающего шага.

      Они уже перешли на «ты», но душевной теплоты между ними почему-то не возникало, да и страсти особенной тоже, во всяком случае с ее стороны. Тогда зачем вся эта любовная чехарда? Наверное, правильным было бы закончить эти непонятные отношения. Но не в Машкином характере было оставлять за спиной нерешенные вопросы. А Владимир Николаевич представлял собой огромный вопрос, на который она должна была ответить, чтобы потом не мучиться и не сожалеть о том, что не разгадала этого человека.

      Шло время, отношения становились более теплыми и доверительными, но стена недоверия, все еще разделявшая их, не позволяла им стать по-настоящему близкими людьми. Машка понимала, что надо или расставаться, или переходить на другой уровень. И она решилась. Все произошло спонтанно, быстро и скомкано, но это ее не смутило. Учитывая возраст кавалера, могло быть и хуже.

      Прошло еще полгода непростых и в то же время слишком простых отношений. Машка чувствовала себя не сказать чтобы счастливо, но вполне сносно, даже, можно сказать, комфортно. Она была желанна, обласкана, любима и жила в ожидании чуда – пробуждения обоюдной любви, которая иногда искрила между ними, но почему-то не разгоралась.

      Чувствуя Машкину зависимость, Гнедышев все чаще требовал от нее признания в любви, особенно после бурного секса, который покрывал все недостатки этих непростых отношений. В этом плане у них все было прекрасно. Но Машка не могла произнести эти слова, и не потому, что не хотела, – не чувствовала она этой самой любви. Она понимала, что это нечестно, и несколько раз порывалась уйти, но какая-то сила словно магнитом тянула ее обратно.

      Чтобы Владимир Николаевич не обижался, уверяла его в том, что никому и никогда не признавалась в любви, хотя понимала, что говорит глупость, но другого аргумента привести не могла.

      Владимир Николаевич, как ни странно, верил ей и даже радовался этому обстоятельству. Значит, она действительно