Театр и другие романы. Уильям Сомерсет Моэм

изображать скорбь, которой не чувствует.

      – Ты к папе зайдешь? – спросила она, когда рыдания сестры поутихли.

      Дорис утерла слезы. Китти отметила, что от беременности Дорис еще подурнела и в черном платье вид у нее какой-то грубый и неряшливый.

      – Нет, пожалуй. Только опять расплачусь. Бедный папочка, как он стойко держится.

      Китти проводила ее в переднюю и вернулась к отцу. Он стоял перед камином, газета была аккуратно сложена – видимо, с тем расчетом, чтобы она убедилась, что он больше не читает.

      – Я не переодевался к обеду, – сказал он. – Решил, что теперь это не обязательно.

      80

      Они пообедали. Мистер Гарстин обстоятельно рассказал Китти о болезни и смерти жены, упомянул, как тепло откликнулись на это событие друзья и знакомые (на столе лежали груды писем, и он вздохнул при мысли, что придется на них отвечать) и как он распорядился насчет похорон. Потом они вернулись в кабинет. Это была единственная во всем доме комната, где топили. Он машинально взял с каминной полки свою трубку и стал ее набивать, но потом с сомнением поглядел на дочь и отложил трубку.

      – Разве ты не будешь курить? – спросила она.

      – Твоя мама не очень-то любила запах трубочного дыма после обеда, а от сигар я отказался еще во время войны.

      У Китти сжалось сердце – надо же, шестидесятилетний мужчина не решается покурить у себя в кабинете!

      – А я люблю запах трубки, – улыбнулась она.

      Тень облегчения скользнула по его лицу, он снова взял трубку и закурил. Они сидели друг против друга по обе стороны камина. Он, видимо, почувствовал, что должен поговорить с дочерью о ее затруднениях.

      – Ты, наверно, получила письмо, которое мама послала тебе в Порт-Саид. Весть о смерти бедного Уолтера нас обоих сразила. Мне он очень нравился.

      Китти молчала, не зная, что ответить.

      – Мама мне сказала, что ты ждешь ребенка.

      – Да.

      – И когда же?

      – Месяца через четыре.

      – Это будет тебе большим утешением. Ты побывай у Дорис, посмотри ее мальчика. Очень хороший мальчуган.

      Они говорили более отчужденно, чем если б только что познакомились: ведь чужому человеку было бы с ней интереснее, а общее прошлое воздвигло между ними стену равнодушия. Китти отлично понимала, что никогда не старалась заслужить его любовь, в доме с ним никто не считался, его принимали как должное – кормилец, которого слегка презирали, потому что он не мог обеспечить семье более роскошного существования; но ей-то казалось, что он как отец не может не любить ее, и неожиданностью явилось открытие, что никаких чувств он к ней не питает. Она помнила, что он на всех нагонял скуку, но ей в голову не приходило, что и ему с ними скучно. В нем, как и прежде, чувствовалась мягкая покорность, но невеселая прозорливость, рожденная страданием, подсказывала Китти, что хотя он, вероятно, никогда в этом не признавался даже самому себе и никогда не признается, – что, в сущности, она ему