На корабле утро. Александр Зорич

разрешаю. Оставайтесь при них, будьте все время на связи.

      (Я с Буровым на «ты», но в официальной обстановке перехожу со многими подчиненными на «вы» – как и большинство других офицеров.)

      Оставив Бурова скучать в обществе собратьев по Великорасе, мы двинулись дальше по лениво мерцающему аварийкой коридору.

      Ким предупреждал, что внутренности третьего отсека почти полностью уничтожены. Хотя наши штурмовики имели приказ атаковать орбитальные двигатели фрегата, кто-то из молодых пилотов сгоряча влепил две ракеты метров на триста левее.

      Последствия это имело самые плачевные. За поразительно хорошо сохранившимся шлюзовым перепускником герметичной переборки простиралось глубокое ущелье техногенного происхождения.

      Легкие переборки были в труху раскрошены взрывами. Торосами вспучились четыре палубы вплоть до трюма. Дальняя герметичная переборка выгнулась, словно купол адского цирка. Ко всему сквозь дыры в левом борту можно было видеть звезды. И даже красавицу Посейдонию – местное солнце.

      – «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», – пробормотал образованный Щедролосев.

      – Ну это-то все знают… А дальше? Могу поспорить, дальше не помнишь! – отозвался гранатометчик Крушков.

      – А на что поспоришь? – вкрадчиво поинтересовался Щедролосев.

      – Ну на что… Да хоть бы и на клонский офицерский кортик!

      – А он у тебя есть – кортик?

      – Пока нет. Но ты ведь все равно дальше не знаешь. Так что какая разница!

      – То есть спорим?

      – Да.

      – «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые! Его призвали всеблагие как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель, он в их совет допущен был. И заживо, как небожитель, из чаши их бессмертье пил!» – красиво, победительно продекламировал Щедролосев.

      В наушниках послышалось озадаченное сопение сразу четырех человек (мое в том числе).

      Но отчаяннее всех сопел Крушков.

      – Ни фига себе… – только и смог промолвить он.

      Всем было ясно, что теперь кортиком Крушкову придется где-то разжиться. Ведь спор есть спор.

      Завершив этот высокоученый литературный диспут, делавший честь родному осназу, мы пересекли при помощи пропульсивных движков разрушенный отсек и сгрудились перед следующим шлюзовым перепускником.

      Это было грубой ошибкой. И ошибка эта была всецело на моей совести. Учил всех, учил… Мол, не расслабляться… А сам Тютчевым заслушался…

      По нам ударили в пять стволов откуда-то снизу, из хитросплетения перекрученных труб на трюмной палубе.

      Вскрикнул раненый сержант Помелица.

      Остервенело выругался Крушков.

      Мой «Валдай» зацепило где-то в районе локтя и сразу же развернуло на сто восемьдесят градусов.

      – Осветительными вниз! – заорал я.

      Я резко включил движок и рванул вверх.

      То же поспешили проделать и Щедролосев, и Крушков, и Деркач. С той лишь разницей, что каждый из них выбрал