Бабы, или Ковидная осень. Полина Елизарова

светильник с подыхающей, требовавшей замены лампочкой.

      На столе, рядом с коробкой печенья, лежал забытый Катей мобильный.

      «Лег?» – отстучала она сыну.

      «Давно», – через пару минут откликнулся он.

      «Врешь! – с раздражением подумала Катя. – В компе, говнюк, сидишь».

      Осторожно, чтобы не разбудить чутко спящую, несмотря на обманчивый храп, Блатную, Катя прокрутила по часовой стрелке ключ в замке шкафчика и достала оттуда бутылку со спиртом.

      На подоконнике стояла недопитая бутылка «Святого источника».

      Вылив остатки чая в чашку Блатной, Катя плеснула в свою чашку граммов двадцать спирта и развела его водой примерно один к трем.

      «Антиковидные!» – подбодрила себя она.

      Алкоголь она никогда не любила. Быстрый и «бычий» кайф средневековья не приносил ей ни веселья, ни успокоения, а лишь делал голову пустой и какой-то дурной.

      Но ради своей соседки ей иногда приходилось идти на компромисс и, давя во рту горечь, пить с ней водку, выслуживая перед ней звание единственно верной подруги.

      Выпив залпом, Катя, за неимением другой закуски, затолкала в рот очередную печеньку.

      Уставившись в спину Блатной, прикрытую тонким, колючим больничным одеялом, Катя пыталась понять, какие чувства вызывает в ней невольно прочитанное в чужом телефоне.

      Спирт успел слегка затуманить сознание, высвобождая глубинное, истинное, то, к чему она сейчас хотела прислушаться.

      С раннего детства ей запрещали выражать свои потребности и эмоции, заставляя делать то, что хотели от нее другие.

      «Тебе не холодно, не ври!» – отмахивалась от нее, еще маленькой, но уже нескладной и некрасивой, мать, болтая с соседкой на лавке.

      «Здесь негде писать, потерпишь до дома!» – тянула она ее из парка.

      «Месячные – это не болезнь. Вставай и уберись в квартире!».

      «Не умничай! Мы с отцом не для этого жизнь прожили, чтобы ты, начитавшись книг, нас еще тут учила!» – Эти и им подобные фразы с детства стали для Кати частью привычной среды сосуществования с другими людьми.

      В школе и медучилище девчонки поддевали ее за мальчуковую внешность и усердие в учебе, дворовые – за замкнутость и нежелание разделять с ними нехитрые радости жизни.

      Она давно уже привыкла не обижаться, когда обижали, привыкла не верить брошенным вскользь пустым обещаниям, не принимать близко к сердцу критику и даже хамство.

      Вот только Нинка была другой – обезоруживающе хрупкой и восхитительно эмоциональной.

      Неизвестная – наглая, беспринципная, и, вероятно, красивая, в этот ничем не примечательный стылый сентябрьский вечер намеревалась грубо столкнуть ее со сцены.

      Катя попыталась во всех красках представить, как зайдет в палату, как вожмет клавишу верхнего света, тычком в плечо разбудит Нину и сделает то, что должна, – ткнет лицом в спасительную для ее женского достоинства правду. И мир Нины – где если и травились, то несвежими устрицами, а пьянели только от холодного, по несколько тысяч за бутылку шампанского, –