Антология русской мистики. Николай Гоголь

лице нечто вроде улыбки и сказал:

      – Ну, и отлично! Только до поры до времени это секрет!

      Он протянул руку Федору Андреевичу, и тот вышел из его кабинета сияющий, как праздник.

      В коридоре с ним сравнялся Жохов.

      – Что это ты такой?

      Федор Андреевич не удержался.

      – Повезло сегодня, – сказал он радостно, – у нас, оказывается, Горлова переводят; так Чемоданов меня на его место!

      – Тебя?! – вспыхнув, воскликнул Жохов, но тотчас сдержался и, дружественно хлопая его по плечу, сказал: – Отлично! Поздравляю! Куда же его переводят?

      – В финансовое отделение!

      – Это к Сербину? А! Чемоданов уже просил за тебя?

      – Нет, собирается.

      – А! Собирается. Ну, поздравляю, дружок, поздравляю! Ты не болтай только никому! – тихо прибавил он и подошел к вешалкам.

      Федор Андреевич дружески кивнул ему и стал поспешно одеваться.

      Был вторник, и он обедал у Чуксановых. Проезжая мимо кондитерской, он остановился и купил коробку конфет. Чуксановы жили на Петербургской стороне, в собственном, очень хорошеньком домике. Все семейство состояло из отца, матери, дочери и сына, и, понятно, для Федора Андреевича вся притягательная сила заключалась в дочери, хорошенькой Нине Степановне, которая два года, как окончила гимназию и ходила от нечего делать на музыкальные курсы. В этот, день он, по обыкновению, провел прекрасно у них время. После обеда старики пошли отдохнуть, а он остался вдвоем с Ниной. Нина играла. Свет лампы, прикрытый абажуром, слабо освещал комнату. В комнате было тепло, уютно, и искусная игра Нины погружала ум в сладкую мечтательность. Федор Андреевич не сводил с нее глаз. Она сидела прямо, с устремленным вперед недвижным взглядом, и ее изящный профиль казался драгоценной камеей на темном фоне обоев.

      Федор Андреевич слушал музыку, до него доносился мерный звук колоколов, призывавших к вечерне, и сердце его переполнялось нежностью. Ему хотелось плакать и молиться, упасть перед Ниной на колена и целовать ее руки, – но в комнату, шаркая туфлями, вошел Степан Африканович, и очарование сразу разрушилось.

      Все же, когда, напившись у них чаю, Федор Андреевич направлялся домой, сердце его было полно мыслями о Нине.

      Придя домой, он переоделся, сел к столу и торопливо набросал:

      Люблю тебя все жарче и сильней

      За прелесть дум, навеянных тобою,

      За чистоту молитв моих порою

      Все за тебя в безмолвии ночей;

      За те мечты, которые рождались

      В моей душе под взором милых глаз,

      За слезы те, что часто проливались

      Все за тебя в вечерний тихий час…

      Он перечел стихотворение и задумался. Перед ним, как живая, стояла Нина, и он любовался ею, стараясь проникнуть в ее душу. "Любит или не любит"? – думал он про нее, и ему казалось, что любит.

      С этими мыслями он лег в постель и загасил огонь.

      В середине ночи он вдруг проснулся, чувствуя на себе чужой взгляд, и тотчас вспомнил прошлую ночь. Быстро повернувшись на другой бок, он увидел прямо перед собою, на том же стуле, что и вчера, того же старика. Он сидел так же неподвижно,