Фантазия. Дмитрий Мельников

перед сном, уже лёжа в кровати, я попытался представить, на кого она похожа в произведениях нашей русской классической литературы. Думал, перебирал в уме все возможные женские персонажи и понял, что она вот как есть тургеневская Ирина Осинина. Она не была именно тургеневской девушкой, той, которая соответствует этому характеру, да и внешности тоже, напротив – противопоставлялась ей: необыкновенной красоты аристократка, характера стального и практичного. Собственно тургеневской же девушкой в том романе была Татьяна Шестова – какое почти точное совпадение и какая злая ирония! Ведь я знал, наверное знал, что будь она той Татьяной – тургеневской девушкой – то я бы подошёл ей и по характеру, и по уровню образования, да и внешне, я мог полагать, был бы ей приятен. Но судьба не бывает столь благосклонной. Эта Татьяна (так мне хотелось назвать её моей Татьяной) была именно что Ириной Осининой: ослепительно красивой, холодной и расчётливой – такое у меня сложилось впечатление.

      IV

      В ночь на субботу началось всё то необыкновенное, что стало происходить со мною, но пришло это так внезапно, так быстро и так неожиданно, как с неба падает снег в мае в средней полосе нашей Родины.

      Спал я довольно плохо. Было это вызвано, скорее всего, надвигающейся ночной духотой. Она мне не снилась ни разу с момента нашей встречи, хотя думал я о ней непрестанно, но именно в ту ночь она мне приснилась. Снилось мне, будто я стою с Татьяной на том же самом месте, где встретились мы с нею в действительности, на площади, у входа в торговый центр, но только это было ночью. Жёлтый свет фонарей мягко расстилался по всей площади, а там, куда он не проник, образовывались островки темноты. Она стояла напротив меня и с необыкновенно счастливой улыбкой на лице смотрела мне прямо в глаза, чего не было при встрече, была в поразительно прекрасном настроении, даже пританцовывала иногда и разговаривала со мною, но, боже!, она говорила по-французски! Не могу сказать, что я не любил этот язык; он очень красив, но я его не учил, им не интересовался и решительно ничего в нём не понимал. Она очень ласково, даже нежно, опять же, глядя мне пристально в глаза, произнесла: «Сe que tu es vrai, mignon!»1. Потом она заговорила быстрее, стала меня в чём-то убеждать, чего я по причине незнания французского языка понять не мог. Она очень эмоционально и довольно требовательно говорила, пытаясь мне что-то объяснить, но было безуспешно, лишь отдельные фразы удалось мне расслышать: «Pourquoi tu te trouves? Volé! Volé!»2. И дальше, почему-то рассмеявшись, продолжила: «Eh bien, tu es maladroit!»3. Лицо её было освещено приятным жёлтым светом, и оно мне показалось несколько полнее, более жизненнее, чем в день нашей встречи. Она была так увлечена и поглощена непонятной мне идеей, но была настолько прелестна в своём целеустремлении, что я уже мысленно согласился на всё, в чём она меня убеждала. Одновременно я чувствовал беспокойство только потому, что не мог понять, чего она от меня хочет?! Она продолжала: «Je veux des célébration! Tu dois m'accompagner!»

1

Какой ты, право, милый! (фр.)

2

Почему ты стоишь? Полетели! Полетели! (фр.)

3

Какой ты неуклюжий! (фр.)