Облачный полк. Эдуард Веркин

смотрел фильмы, играл на компьютере и спорил на оружейных форумах. Но не понял.

      – Война похожа на болезнь, – отвечаю я.

      Вовка шевелит бровями.

      – На грипп. Когда болеешь гриппом, поднимается температура. Вот когда ты в феврале болел, у тебя было тридцать девять и пять. Что помнишь?

      – Как пришибленный себя чувствуешь. Как будто… – теперь думает уже Вовка, вслух. – Как будто все происходит не с тобой, а рядом. В параллельном мире… Так?

      – Примерно.

      Я беру аппарат. Камера тридцать девятого года кажется сегодня игрушкой.

      – И есть все время охота.

      – Когда болеешь, есть неохота, – возражает Вовка. – Охота спать.

      – Спать тоже охота, почти всегда. И почти всегда холодно, даже летом.

      Я прячу аппарат в футляр.

      – Понятно. – Вовка снова смотрит на сундук. – В общих чертах. Погано, наверное?

      – Наверное. Все время надо куда-то идти, каждый день, и все время ты отчего-то просыпаешься, каждый день по пять раз просыпаешься… Короче, ты больной, с распухшей головой бредешь по снегу через вечный понедельник. При этом понимаешь, что вторника может и не случиться.

      – Нормально…

      Вовка закрывает глаза и представляет войну. Недолго, минута – и он легко выкидывает из головы всю эту лишнюю чушь.

      – Понятно в общих чертах, потом подробнее расскажешь, хорошо?

      – Хорошо.

      Вовка выбирает из сундука на свет чуть приплющенную зеленоватую пачку.

      – Табак? – Вовка нюхает плотную бумагу.

      – Махорка.

      – Шестидесятый год… – с некоторым разочарованием читает Вовка на пачке.

      – И спички еще там где-то были. С шестидесятого года, тогда как раз все опять войны ждали – запасались.

      – А она к папироснице подходит? – Вовка кивает на машинку.

      – Хочешь попробовать?

      – Ага. Только бумаги нет…

      – Почему же нет? Полно.

      Я приношу от чердачной печки толстый рекламный справочник и телефонную книгу.

      – Бумага точно такая же, только крашеная. Разрезаешь втрое лист, вставляешь вот в эту щель…

      – Я попробую?

      – Давай.

      Вовка начинает возиться с махрой и бумагой. Я иду к окну, футляр с аппаратом в кармане. Сажусь на книги, смотрю на залив. Футляр с камерой оттягивает шорты. По берегу залива ползет черная капля «бумера»: это наши возвращаются из поселка, купили мяса, будут опять его жечь до вечера. А как стемнеет, фейерверк запустят, что-то они в последнее время пристрастились. Внук говорит, что фейерверки его успокаивают, что если бы ему выдали вторую жизнь, то он стал бы фейермастером. Я в целом не против фейерверков, правда, меня пугают звуки. Но я им не запрещаю: в моем возрасте глупо что-то запрещать.

      Шашлык, фейерверк, суббота.

      Это на самом деле похоже на болезнь. И на смерть тоже, только я Вовке об этом не сказал. И еще на сорок разных вещей это похоже. А когда я был там, мне все время казалось…

      Ладно. Мне все время что-то кажется, всю мою жизнь. Я очень