Свой своему. Дан Берг

и имя ей будет Пнина.

      – Так и вышло.

      – Я помню, раби добавил тогда: “Поступи по моему слову, Авигдор, и будут у тебя две жемчужины дома!”

      – Поблекла наша старшая жемчужина… – вздохнула Двора.

      – Грешен мой язык, но не такой муж нужен был нашей Маргалит.

      – Он не умел любить, лишь книги знал.

      – Чрезмерная печаль – знак праздности. Поручу-ка я ей серьезное дело. Жду гостей из Берлина. Негоцианты и просвещенцы немецкие. Передам их на попечение Маргалит.

      – Авигдор, пришла нам пора о Пнине позаботиться.

      – Будем ей жениха искать, пчелка.

      – Не повторяй ошибки, милый, не советуйся с цадиком, с сердцем девичьим советуйся!

      – Согласен. В тонком этом деле ошибкой будет слушать раби Айзика. Не пойти ли к раби Меиру?

      О чем грустит Мерав

      1

      Европа угнетала своих евреев изысканнее, нежели ее восточная имперская соседка. Два века тому назад властители стран хотели видеть своих ветхозаветных подданных равными среди равных. Так, по крайней мере, казалось самим властителям. И так же казалось многим иудеям из просвещенной касты. Они узрели рассвет новой истории, и слагали гимны во славу правителей и их начинаний, подставляли плечо, пером и словом увлекали жестоковыйных единоверцев. Имя им было “просвещенцы”, ибо они полагали благо народа в потеснении талмудической мудрости новым знанием.

      В те времена молодые люди христианского и иудейского исповедания тянулись в Берлин из германской провинции. Большой город – большие надежды. Евреи хоть и нелюбимы и гонимы бывали, но вырывались вперед быстро и преуспевали славно. “Простоватый немец немногому успел выучиться, а наш еврейский парень уж изрядно покорпел над вязью святых листов, и вышколил ум свой, и любую науку одолеет споро!” – думал, сравнивая и гордясь, Натан, новый юный житель прусской столицы.

      В успешности своей Натан не стал исключением. А вернее сказать, исключением стал. Далеко позади оставил своих соплеменников. Одолел языки, преуспел в философии, явил талант к коммерции. Хоть неказист был и хром, но остротой ума покорил сердце богатой невесты, женился, и дело круто пошло в гору.

      Натан, начинивши голову светским знанием, полагал его той тропой, что приведет единоверцев к достойной жизни на их немецкой родине. Ум бойчее сердца. В душе берлинский просвещенец остался верен детской памяти о первом учителе торы, о веселых праздниках, о плаче по разрушенному храму и об еврейской мечте о приходе спасителя.

      2

      Мерав сидит у окна, выходящего в сад, глядит на голые деревья, на черные клумбы. Конец зимы, снег стаял. Грустно ей.

      Отец ее слыл богатым торговцем. Иудей старых понятий. Хоть и не ретроград, но к новым веяниям ума был в подозрении. Натана, претендента на руку дочери, весьма одобрил и вольнодумством его пренебрег, ибо проникся убеждением, что юноша щедро одарен умом, и смел в делах, и сердцем надежен. Лучшего жениха не найти.

      О чем грустит Мерав? Натан тому причиной? Может быть. Хотя вкус промчавшихся лет льстит проницательности отца. Вспомнит Мерав о давнем своем сватовстве, и потеплеет на сердце. Увидала