Воровская правда. Евгений Сухов

беззлобно и заразительно.

      – Да как же можно? – неожиданно воспротивился приказу молоденький охранник. – Арестант-то наш спятил!

      – Кому сказано, заряжай!

      Сухо щелкнули затворы, и Тимофей увидел направленные в его грудь три «ствола».

      – Да ты бы хоть смеяться перестал, – едва ли не со слезами в голосе взмолился Сидоренко. – Как же это можно стрелять, когда человек хохочет.

      А Тимофей не унимался: видно, так хохочут черти, наблюдая за муками грешников. Его хохот набирал силу, ему стало тесно в камере смертника, и он выпрыгнул через крохотное окошечко в двери и шаловливым постреленком побежал по длинному гулкому тюремному коридору.

      – ...Товсь! Цельсь!

      Смех споткнулся на самой высокой ноте и резко затих. Неужели предчувствие обмануло его и уже через мгновение он свалится на грязный каменный пол рядом с убитыми красноармейцами, и его кровь смешается с собачьей?

      Тимофей зажмурился.

      – Отставить! – услышал он властный окрик в коридоре.

      – Товарищ Веселовский! – раздался растерянный голос начальника тюрьмы.

      – Чем это вы занимаетесь здесь?

      – Да вот привожу приговор в исполнение согласно решению суда.

      – Вижу, как приводишь, – недовольно перебил его Веселовский, заглядывая в камеру. – Что ж это, он один половину твоей охраны перебил? С кем остальных заключенных охранять прикажешь? Или ты думаешь, товарищ Марусев, что штат у милиции безразмерный и тебе сюда на растерзание арестантам еще народ будут подкидывать? Уберите винтовки, я сказал!

      – Так мы, товарищ Веселовский, сейчас мигом все закончим.

      – Отставить, я сказал! Или до вас еще не доходит – кто перед вами?

      Стволы винтовок в мгновение ока вынырнули из амбразуры обратно в коридор, и Тимофей понял, что предчувствие его не обмануло: смерть только дохнула в его лицо ледяным холодом и прошла мимо. Он поднес ладонь ко лбу и вытер крупные капли пота.

      – Открывай... Хочу взглянуть на вашего героя!

      – Товарищ Веселовский, он четырех охранников завалил и трех собак порезал, неужели не боязно?

      – Большевикам бояться не к лицу. Ну, долго я буду еще ждать?

      Сначала затворилось окошечко в двери, а потом забренчали ключи, лязгнул замок, и дверь со скрипом отворилась. В камеру шагнул невысокий плотный мужчина лет сорока, одетый в выцветшую гимнастерку и яловые сапоги. Из-под распахнутого ворота виднелась тельняшка. Он напоминал обыкновенного уркагана соловецких лагерей. После кронштадтского мятежа матросами там были заполнены все зоны. В покорителях морей изначально проглядывала какая-то воровская раскрепощенность и пиратская лихость, которая заставляла даже матерых каторжан считаться с их мнением. На зонах матросы отличались редкой сплоченностью, не свойственной другим заключенным. Всякого, кто носил тельняшку, называли «братком». Уркам памятны были дни, когда матросы вырезали целые бараки блатных за то, что кто-то из них бесчестил по матушке «сынов революции».

      Позже многие