Париж. Эдвард Резерфорд

знакомы с месье Ренуаром?

      – Да, я хорошо его знаю. Даже позировал ему.

      – Меня зовут Тома Гаскон. Живу на Монмартре. Я монтажник-металлист и принимал участие в создании статуи Свободы.

      Они обменялись рукопожатием. Тома не мог оторваться от наброска.

      – Мне все равно непонятно, почему вы решили написать железнодорожный вокзал.

      – А вы считаете, художники должны писать только богов и богинь в прелестных итальянских ландшафтах?

      – Ну, не знаю…

      – Многие ждут от нас именно этого. Но что я пытаюсь сделать, и Моне, и другие, так это нарисовать окружающий нас мир. Нарисовать то, что мы действительно видим.

      – Но вокзал – это же совсем не красиво…

      – Вам известны какие-либо писатели?

      – Я был на похоронах Виктора Гюго.

      – Я тоже. Странно, что мы не встретились там, – пошутил художник. – Несомненно, Гюго был великим человеком. Но лично я предпочитаю другого автора того поколения, и это Бальзак. Он пытался описать ту реальность, которая его окружала, начиная с самого богатого аристократа и заканчивая последним бедняком на улице, а также всех мужчин и женщин между ними – адвокатов, лавочников, шлюх, попрошаек. Мы называем это реализмом. Некоторые из тех, кого считают импрессионистами, тоже работают в этом направлении. Ренуар писал посетителей ресторана «Мулен де ла Галетт». Я пишу множество разных вещей, включая поезда и вокзалы. А что касается красоты, то что она такое? Для меня железная дорога прекрасна. Потому что мы не живем в мире нимф, фавнов и классических богов. Мы живем в мире железных дорог, паровых машин и мостов, они – дух нашего времени. Это новый и удивительный мир, и жить в наше время – настоящее приключение. – Он ухмыльнулся, глянув на Тома. – Вы строите пути и мосты, я их пишу.

      Тома слушал как завороженный. Никто еще не говорил с ним о таких вещах. Но он все хорошо понял. Да, живописец прав. Железные дороги и мосты – это дух их времени. Он, скромный монтажник-металлист, должен быть причастен к этому. А ведь в Париже прямо сейчас начиналось строительство величайшей в мире металлической конструкции.

      – Я буду строить башню Эйфеля, – вдруг сказал он.

      Норберт Гёнётт задумчиво посмотрел на свое полотно, потом взглянул на молодого рабочего и вынес свой вердикт:

      – Поздравляю вас. Это замечательное дело, мой друг.

      Первое июня выпало на среду. Люк удивился, когда Тома настоял на том, чтобы младший брат сопровождал его в лавку вдовы Мишель, но послушался. Только когда они были на полпути, Тома поделился с ним своим планом.

      – Ты сошел с ума, – заявил Люк. – Что скажет мама? Да и папа тоже не обрадуется.

      – Я все равно это сделаю, – заявил Тома твердо.

      И вот, пока Тома ждал за углом, Люк пересек площадь Клиши, вошел в лавку и сказал хозяйке:

      – Мой брат болен сегодня. Он послал меня сообщить вам об этом и извиниться от его имени.

      Вдова очень встревожилась и отпустила Люка только после того, как он заверил ее, что у Тома всего лишь расстройство желудка и на