Париж. Эдвард Резерфорд

что потом, когда их все прикрепят к каркасу, будет казаться, что это рука огромного плетеного человека.

      Прикрепление полос на место требовало точности и терпения. Более часа трое мужчин молча трудились, лишь изредка перекидываясь парой слов. Их никто не отвлекал – вплоть до утреннего визита старшего мастера.

      С мастером по-прежнему находился месье Бартольди, и к ним присоединился еще один человек.

      По большей части надзор за выполнением работ осуществлял помощник инженера, однако сегодня с визитом пожаловал он сам.

      Как Бартольди был художником до мозга костей, так и внешность инженера полностью соответствовала его профессии. В отличие от тонкого продолговатого лица скульптора, вся голова инженера была как будто выкована в кузнице бога Вулкана и потом обжата тисками. В нем все было компактно и аккуратно – коротко подстриженные волосы и борода, одежда, движения – и при этом исполнено энергии. А в его ясных, слегка выпуклых глазах угадывалась мечтательная душа.

      Несколько минут он и Бартольди осматривали огромную руку, постукивая по тонким полоскам металла, измеряя что-то тут и там, и наконец одобрительно кивнули старшему мастеру и подытожили:

      – Отличная работа, месье!

      Они уже двинулись к выходу, когда инженер обратился к Тома со словами:

      – Вы тут новичок, кажется?

      – Да, месье, – сказал Тома.

      – И как же вас зовут?

      – Тома Гаскон, месье.

      – Гаскон, вот как? Ваши предки, значит, были родом из Гаскони?

      – Я не знаю, месье. Полагаю, что да.

      – Гасконь. – Инженер подумал о чем-то, затем улыбнулся. – Это же древняя римская провинция Аквитания. Теплый юг. Край вина. И бренди тоже: не будем забывать об Арманьяке.

      – Или о «Трех мушкетерах», – подхватил Бартольди. – Д’Артаньян ведь был гасконцем.

      – Вот именно! И что же мы можем сказать о характере ваших сородичей, месье Гаскон? – задал шутливый вопрос инженер. – По-моему, они славятся отвагой и преданностью своей чести?

      – Говорят, что они любят похвастаться, – вставил старший мастер, не желая отмалчиваться в сторонке.

      – Вы хвастливы, месье Гаскон? – поинтересовался инженер.

      – Мне нечем хвастаться, – просто ответил Тома.

      – А! – воскликнул инженер. – В этом я смогу вам помочь. Как по-вашему, почему мы конструируем статую именно таким образом?

      – Мне кажется, – сказал Тома, – чтобы можно было потом разобрать ее на части и перевезти через Атлантику.

      Он знал, что, когда статуя будет завершена здесь, на улице Шазель, и ее медная кожа будет прикреплена к телу временными заклепками, всю конструкцию разберут и вновь соберут уже в Нью-Йорке.

      – Верно, – сказал инженер. – Но есть и еще одна причина. Этот памятник будет стоять над водой, в бухте Нью-Йорка, где ничто не защитит его от ветров, которые будут дуть в него, как в парус. Если бы статуя была монолитна, она стала бы испытывать неимоверные