Ночь вампиров. Денис Чекалов

автобус, едущей по длинной пыльной степи.

      Не было здесь единства, в котором иные владельцы баров расставляют на полках кубки, развешивают по стенам военную амуницию или устилают их черно-белыми фотографиями знаменитых боксеров. Вошедший в бар Рона мог бы, пожалуй, подумать, что владелец его был когда-то огром-ковбоем; но пара фотографий тут же убеждала его, что Рон Педро родился и вырос в городе Темных Эльфов.

      В следующую минуту вошедшему уже представлялось, что это бар, стилизованный под Дикую Пустошь; но не было здесь ни револьверов, ни кобур, ни галстуков пионеров, ни шерифских звезд.

      Тот, кто прожил хотя бы пару лет в Олхоме или Канзе, мог бы, пожалуй, понять, что на самом деле объединяет вещи, развешенные по стенам – но и он был бы тогда неправ. Бескрайняя пустыня, добрая к тем, кто входит в нее с уважением и селится в ней с любовью – но и не она была хозяйкой этого бара, в разноцветной юбке спускающейся к посетителям.

      И тогда человек, сидящий за стойкой, переставал искать единство в этих развешенных разностях – единство, которое просило найти себя с первого же взгляда, и которое упорно ускользало, стоило только внимательнее всмотреться в него. Этот человек обнаружил бы нечто большее, чем призрачное единство – и успокоился бы в нем, как успокаивается тот, кто вернулся домой после долгой дороги, где-то в середине которой успел позабыть, как выглядит его дом.

      – Доброй ночи, мистер Амбрустер, – произнес Рон Педро, заходя за стойку и облокачиваясь на нее. – Мадемуазель Дюпон.

      Рон Педро был огром из прерий – высоким и таким широким в плечах, что, когда он стоял в дверях собственного заведения, то закрывал их собой почти целиком. Его лицо было широким и невозмутимым, как и должно быть у огра из прерий, даже если он никогда в жизни не покидал огромный город дольше, чем на пару недель. Он носил синюю рубашку, в темно-белую клетку, и никогда не расстегивал ее дальше верхней пуговицы. Его длинные волосы, черные и ровные, завивались в длинную косу, переброшенную через правое плечо.

      На шее Рон носил две цепочки. На одной висел христианский крестик, на другой – амулет его родного племени.

      Если оба эти бога были истинными, то они не стали бы возражать против такого соседства. Если же один из них – или даже оба сразу – оказались бы плодом пустых суеверий, то от их сочетания тем более не было бы никакого вреда.

      Рон передвинул по стойке высокий бокал с жидкостью, столь же неприятной на взгляд, как и на вкус, и поставил его перед Франсуаз.

      – Ваш протеиновый коктейль, мадемуазель Дюпон, – сказал он.

      Мы обменялись приветствиями, и Франсуаз пригубила омерзительную жидкость, которая, по уверениям Френки, чрезвычайно полезна для здоровья.

      Во всяком случае, не настолько, чтобы я предпочел ее апельсиновому соку.

      – Вижу, у тебя кое-что изменилось, Рон, – сказал я. – Танцовщицы больше не объезжают у тебя лошадей, там, на подиуме?

      Рон Педро перевел взгляд туда, где в глубине просторного бара, по центру стены, возвышалась площадка, обнесенная грубо обструганными деревянными жердями. Сено, устилавшее