«Я, право, не знаю, что вам написать об этом спектакле. Мне вспоминается один эпизод, случившийся с М.Г. Савиной, кажется, в Полтаве. После спектакля артисты с гастролершей ужинали в ресторане, на террасе, закрытой густо разросшимся диким виноградом…»
«…Был сентябрь в исходе; вечерело; шел дождик. В средине села Горемыкина, перед грязным мостиком с изломанными перилами, по ступицу в грязи стоял длинный обоз с рогожами. От усталых лошадей валил пар, некоторые из них встряхивались, громыхая уздами и бляхами на шлеях; иные вытягивались, перекашивали свои челюсти и заносили морду вверх, чтобы вытянуть из переднего воза торчавший клок сена…»
«Писатель пишет, актер играет, – и интересно знать, для кого все это делается? Петербург очень любит драматическое искусство. Он не может одного дня прожить без драматического искусства. Он возит его с собой даже на дачу, как любимую болонку. Нигде вы не найдете такой массы летних драматических театров, как под Петербургом…»
«…В цикле очерков „Крестьянин и крестьянский труд“ Успенский поставил перед собой задачу определить то начало, которое управляет жизнью крестьянина-труженика, формирует его умственные интересы и нравственные идеалы. Этим началом Успенский признал земледельческий труд. Наблюдая жизнь Ивана Ермолаевича, рассказчик, а вместе с ним и автор приходят к выводу, что, несмотря на тяжелые условия пореформенной деревни, крестьянин-земледелец любит свой труд, тонко понимает его красоту и поэзию. Вся жизнь крестьянина-труженика, весь его бытовой и семейный уклад, все его взгляды на окружающий мир подчинены труду, и это придает внутреннюю цельность его существованию. Лучшим выражением поэтических идеалов народа, неразрывно связанных с трудом, Успенский считает поэзию Кольцова…»
«Так же, как партия рабочих большевиков-ленинцев служит главной силой, которая социалистически организует разум и волю всей массы рабочих и крестьян, – ударники, вырабатывая на практике, на живом опыте приёмы трудовой дисциплины и экономии рабочей энергии, являются ведущей силою в области строительства социалистической промышленности и сельского хозяйства. Именно поэтому вполне естественно, что беспартийные ударники так хорошо понимают смысл и значение генеральной линии партии и так охотно вступают в число её членов, увеличивая её, то есть свою творческую силу…»
«Тайна Александра I, его кончины в Таганроге или отречения от престола при жизни, остается неразгаданной и до наших дней. Одно ли праздное любопытство, к тому же не историков, а профанов, во всех этих спорах об Александре I, не замирающих и теперь, или есть нечто большее? Вероятно, есть. Потомки как будто желают понять подлинные исторические линии России, проникнуть к самой истине и часто отбрасывают старые легенды и вымыслы, официозный и неофициозный сор истории. Иными и суровыми глазами на многое в нашем прошлом смотрит теперь потомок…»
Перед нами – «веселый» Достоевский, обнаруживающий талант сатирика и юмориста, который позднее лишь отдельными искорками высветится в его знаменитых романах.
«…– Вот вы писатель, – сказал он мне, познакомившись. – Писатель-юморист. Так. Наверное, знаете много смешного. Да?.. – О, помилуйте… – скромно возразил я. – Нечего там скромничать. Расскажите мне какую-нибудь смешную штуку… Я это ужасно люблю. – Позвольте… Что вы называете «смешной штукой»? – Ну, что-нибудь такое… юмористическое. Я думаю, вы не ударите лицом в грязь. Слава Богу – специалист, кажется! Ну, ну, не скромничайте! – Видите ли… »
«…Рассказ ярко изображает различные стороны хозяйственного и морального разложения пореформенной деревни, беззащитность крестьянина перед лицом капиталистического развития и порождаемых им влияний. Описанное в первой половине рассказа дело Ивана Горюнова слушалось в Вологодском городском суде 24 сентября 1882 года. Как свидетельствуют воспоминания поэта В. Г. Гусева, Успенский лично присутствовал в суде во время слушания дела Горюнова, беседовал о нем с Гусевым, выступавшим в качестве свидетеля по этому делу, и принимал живое участие в судьбе подсудимого…»
«Говорить о том, что Сальвини – великий артист, который в роли Отелло становится недосягаемым, это повторять, „что день есть день, а ночь есть ночь, а время – время, – значило бы потерять и день, и ночь, и время“…»