Аннотацию, пожалуйста, читайте у первой книги, а здесь будет отрывок: – Не тяни, – не выдержал Андрей. – В общем, дорога к пику испытаний завалена трупами мирных жителей. Объединенная армия орков и людей не просто грабит – они качаются, убивая всех подряд, в том числе женщин и детей. Повисла гнетущая тишина. Так и не дождавшись комментариев, я медленно встал и потянулся. – Ну что ж. Всем отдыхать. – Что завтра будем делать? – тихо спросил Петя. – Завтра до заката солнца я собираюсь заложить первый камень в основании крепости вокруг того пика, который нашел Влад. – А те отморозки? – Если ты спрашиваешь, куда мы денем их тела, то проще всего их будет скинуть в реку.
«Что может быть отвратительнее парижского воскресенья! От реки дует. Дует, может быть, и в будний день, но тогда это не так заметно. В будний день Татьяна Николаевна бежит на службу или со службы, спешит, торопится – до погоды ли ей. А сегодня, в воскресенье, когда она на улице, так сказать, для собственного удовольствия, эта отвратительная погода раздражает и злит…»
«… Ветер выл, как тысяча бешеных собак, и метель кружилась в невероятной, сногсшибательной пляске, когда глава дома Постулатов сидел одиноко в темном кабинете, в углу, и, сверкая зелеными глазами, думал тяжелую, мрачную думу. Страшен был вид Постулатова. «Нету нынче на праздниках никаких напитков – хорошо же! – думал он. – Кухарку и гувернантку изругаю, жене изменю, а ребятишек всех перепорю. Раз уж скверно, то пусть всем будет скверно». …»
«В Москве, между Солянкой и Яузским бульваром, находился до революции широко известный Хитров рынок. Днем там толокся народ, продавал и покупал всякое барахло, в толпе мелькали босяки с жуликоватыми глазами. Вечером тускло светились окна ночлежных домов, трактиров и низкопробных притонов. Распахивалась дверь кабака, вместе с клубами пара кубарем вылетал на мороз избитый, рычащий пьянчуга в разодранной ситцевой рубашке. Ночью повсюду звучали пьяные песни и крики „караул“…»
«Вы зовёте меня работать с вами – прекрасно: это моё дело, и я буду его делать, пока жив. Но я возражаю против того, что вы приглашаете меня к обличению ваших недостатков – это уже ваше дело, и тут должна действовать ваша рабочая самокритика…»
«…Круглое окно моей камеры выходило на тюремный двор. Оно было очень высоко от пола, но, приставив к стене стол и взлезая на него, я мог видеть всё, что делалось на дворе. Над окном, под навесом крыши, голуби устроили себе гнездо, и, когда я, бывало, смотрел из окна вниз на двор, они ворковали над моей головой. У меня было достаточно времени для того, чтобы ознакомиться с населением тюрьмы, и я знал, что самый весёлый человек среди её угрюмого населения назывался – Зазубрина».
«…Человек с колючим бобриком, в мундире жандармского полковника, по-военному отчеканил свои показания и сел. Он производил у подсудимого обыск, его показания были бесспорны, точны, убийственны. Но подсудимый даже не посмотрел на него. Он не дыша, боясь шевельнуться, прислушивался к мерному топоту солдатских ног: сейчас в зал должен был войти тюремный конвой – и с ним последняя надежда на спасение для подсудимого. Подсудимый знал, что конвоем командует Попов, тоже революционер, как и он сам, и что Попов попытается в удобный момент передать ему револьвер…»
«В городе Эфесе жила женщина такой красоты, что женщины говорили при встрече с ней: – Да будет благословенна твоя мать, которая родила тебя такой прекрасной! А мужчины богохульствовали: – Что дремлешь ты там, Юпитер, около своей Юноны!…»
«На въезжей села Балясина собралось целое общество. В тесной избе, скупо озаренной лампой ценою в четвертак, на деревянных лавках, в самых разнообразных позах, размещались всякого рода посетители. Каждый из них ехал по своему делу в губернский город, спешил и строил приятные планы, но осенняя ночь распорядилась по-своему; она предательски подкараулила их среди дороги, обложила непроницаемой тьмою, загнала всех в одну избу и решила выдержать здесь вплоть до рассвета. Чего она хотела достигнуть этим – неизвестно, но она так пожелала, и люди должны были подчиниться…»