«В вагоне первого класса сидели друг против друга и спорили два человека. Один – вида петербургского. До последней степени корректный. Вещи уложены в щёгольские чемоданы заграничной складки. Выражение лица такое, какое бывает у каждого петербуржца, когда ему приходится говорить с русским человеком, т. е. строгое…»
«Когда я думаю о С. Ю. Витте, мне всегда вспоминается индусский бог Вишну… Надеюсь, цензура не обидится? Если один – граф, то ведь и другой тоже бог…»
«По поводу моего обращения к министру финансов я получил много писем. Они дышат ужасом перед пьяным ураганом, который может пронестись над Россией, – который должен пронестись над нею, если не будет принято мер. Из провинции подтверждается справедливость моих слов…»
«Когда нет театра, Одесса жалуется на скуку. Когда есть театр, Одесса жалуется на то, что нет хороших артистов. Когда приезжают хорошие артисты, Одесса жалуется на то, что нет денег. – Нет денег! И, несмотря на это, в Одессе каждый вечер большая, блестящая иллюминация…»
«Дорогой друг! Надеюсь, вы не будете особенно пенять на то, что в течение восьми дней я пишу второе письмо. Но у меня есть на это уважительные причины, мой дорогой друг. Я не могу удержаться от желания похвалиться одним учреждением, которым недостаточно гордится Одесса…»
«Пётр Петрович проснулся довольно рано и, по принятому им после праздников обыкновению, посмотрел в зеркало. Довольно странное лицо! Гм… Где он видал это лицо?..»
«Сцена представляет ад перед праздниками. Всюду надписи огненными буквами: „Большой выбор чертей“, „Ведьмы оптом и в розницу“, „Покойники свежего получения“, „Отделение младенцев“. Черти бегают, высуня язык. Вельзевул сидит за выручкой. Господа, длинноволосые, плешивые, старые, молодые, почти младенцы. Дамы хорошенькие и такие, про которых обыкновенно говорят „мордальон“. „Мордальонов“, впрочем, больше. Все это шумит, гамит, торгуется. Входит господин довольно испанистого вида…»
«На 22 мили в окружности все знали и гордились доном Хозе. И на вопрос бедняка, нуждавшегося в помощи, как бы ему найти известного благотворителя дона Хозе, всякий ему говорил: – Идите в селение Санта-Малага, – лучший дом в селении и будет дом дона Хозе!..»
«– Вы гадкий, злой, нехороший! Я не хочу с вами больше говорить. Когда женщина говорит, что она больше не хочет говорить, – это верный признак, что она заговорит через полминуты. – Нет, это возмутительно. И вы серьёзно думаете, что если Зудерман вместо трёх актов написал четыре, – в четвёртом его героиня непременно убежала бы от мужа и „счастья в уголке“?..»