Сила басурманская. Сергей Панарин

и дневной шум умер, уступив место редким всхрапам лошадей, дверному скрипу и далеким песням о потерянном доме. Дембелю показалось, что где-то звучит знаменитый колымский плач:

      Я знаю, меня ты не ждешь

      И писем моих не читаешь.

      Встречать ты меня не придешь,

      А если придешь, не узнаешь…

      Вслушавшись, Иван понял, что хотя песня очень похожа, но все же другая.

      Возле харчевни Старшой облюбовал старую беседку. Она пустовала, и парень уселся на скамью. Прижал пальцы к клеммам приемника. Защелкало, затрещало, и радио порадовало дембеля развеселой рекламой:

      – Магазин «Мастерок» – все инструменты для стройки. Сезонные скидки на бензопилу «Дружба», шуруповерт «Любовь» и отбойный молоток «Милосердие».

      «Вот-то и вот, – согласился Иван. – Егорово милосердие хуже отбойного молотка».

      Тем временем реклама сменилась бравурной музыкальной заставкой, и в тихое Крупное Оптовище ворвался звонкий девичий голос:

      – Мы возвращаемся в студию передачи «Письмо кумиру» и продолжаем читать ваши весточки, дорогие радиослушатели. Следующее письмо прислал нам Анатолий. – Тут ведущая оставила бойкую манеру и стала читать напевно: – «Дорогой Морис Борисеев! Раньше я воровал, но, услышав твои песни, я буквально стал другим человеком! Теперь я убиваю. Спасибо тебе. Толян, ИТУ №666, Надым».

      Иван усмехнулся, невольно разорвав контакт. Радио смолкло. И вовремя – из трапезной вывалился бородатый неухоженный мужик. Одежды были богатые, да грязные и мятые.

      – И ты попался? – Бородач широко распахнул объятья, желая обнять Старшого, как брата по несчастью.

      – Э-э! – Парень отодвинулся подальше от горемыки-купца и убрал с колен драгоценный «Альпинист». – Я-то завтра дальше поеду, а ты грабли убери.

      Мужик опустил руки, сокрушенно покачал головой:

      – Спятил от безысходности, да? – И, пошатываясь, ушел во тьму.

      – Ходят тут, – буркнул Иван, возвращаясь к приемнику.

      Хрюкнуло, засвистело, булькнуло пару раз. Сквозь шум прорезалось знакомое трио:

      Как у матушки моей

      Было восемь дочерей.

      Ну, не виноватая я, да, девятая я,

      Что я косая, кривоногая, горбатая я!..

      – Ага, Борьку не включили, чтобы не толкать зека на новые убийства, – догадался Старшой.

      Покрутил ручку, пытаясь поймать еще какую-нибудь волну, но, кроме шелеста, треска да электронных утробных завываний, ничего не наловил.

      – Пора дрыхнуть, – постановил Иван.

      Он выключил радио, вокруг сомкнулась тишина. Лишь чей-то плачущий голос вопил песню, перемежая ее всхлипами нечеловеческой тоски:

      – Ой, ты степь широка-а-ая…

* * *

      Когда о степи говорят мангало-тартары, то она непременно выходит «бескрайняя». И то верно – ни конца ей, ни начала. Есть островки гор, где пасутся стада (непременно тучные), есть вены рек (быстроструйных), есть озера (великие). Веками мечутся по степи тартары. Кто пастух, а кто и завоеватель.

      И сказания-то у них все сплошь