Забвение пахнет корицей. Кристин Хармель

что на нее все смотрят.

      – Плевать, – шепчет она и плетется в ванную. Вздохнув, я возвращаюсь к клиентке.

      – Простите нас, – извиняюсь я, снова берясь непослушными руками за пирожное.

      – Голубушка моя, я вырастила трех дочерей, – отвечает Эмма. – Не переживайте так. Все у вас наладится.

      Она расплачивается и выходит. Я смотрю, как миссис Кунц и миссис Салливан – обе наведываются к нам с того времени, как кондитерская открылась шестьдесят лет назад, – поднимаются и ковыляют к выходу, опираясь на палочки. Дерек с близнецами тоже собираются, так что я выхожу из-за стойки унести грязные тарелки. Помогаю Мерри застегнуть пуговицы, пока Дерек застегивает молнию на курточке Джея. Мерри благодарит меня за капкейк, и я машу им на прощание.

      Анни выныривает из ванной минутой позже, лицо без макияжа сияет невинной чистотой. Метнув на прилавок тушь для ресниц, помаду и баночку с румянами, она бросает на меня хмурый взгляд исподлобья.

      – Получи. Довольна?

      – Счастлива, – сухо отвечаю я.

      Анни задерживается на миг и явно хочет что-то сказать. Я заранее сжимаюсь, ожидая какой-нибудь обидной реплики, поэтому ее вопрос застает меня врасплох:

      – Это ладно, а кто такая Леона?

      – Леона? – я копаюсь в памяти, но безуспешно. – Не знаю. А что? Где ты слышала это имя?

      – Мами, – отвечает девочка. – Она типа все время меня так называет. Кажется, ей от этого реально грустно.

      Я ошеломлена.

      – Ты что, навещаешь Мами?

      Два года назад, после маминой смерти, бабушкино слабоумие стало развиваться так стремительно, что нам пришлось поместить ее в специализированный интернат для престарелых.

      – Ну да, – отвечает Анни. – А что?

      – Нет, ничего… Я просто не знала, что ты к ней ходишь.

      – Кто-то же должен, – ехидно бросает она. Наверняка лицо у меня виноватое, потому что вид у Анни торжествующий.

      – Я очень занята в кондитерской, Анни, – оправдываюсь я.

      – Ну ясное дело, а я вот нахожу время, – замечает Анни. – Если бы ты поменьше времени проводила с Мэттом Хайнсом, может, тоже нашла бы минутку для Мами.

      – У меня ничего нет с Мэттом. – Я внезапно вспоминаю, что в нескольких метрах от нас сидит Гэвин, и чувствую, как начинают гореть щеки. Меньше всего мне нужно, чтобы весь городок знал о моей личной жизни. Вернее, о ее отсутствии.

      – Неважно. – Анни закатывает глаза. – По крайней мере, Мами меня хоть любит. Она мне все время это говорит.

      Дочь зыркает на меня своими глазищами, и я понимаю, что должна ответить: «Солнышко мое, я тоже тебя люблю» или «Мы с твоим папой очень тебя любим» – в общем, что-то в этом роде. Разве не так должна поступить хорошая мать? Вместо этого – потому что я бездарная мать – у меня вылетают совсем другие слова: «Да? Вообще-то больше похоже, что она говорит “люблю” кому-то по имени Леона».

      Анни теряет дар речи и с отвисшей челюстью смотрит на меня. Опомнившись, я хочу обнять ее, крепко прижать к себе, попросить прощения, сказать, что вовсе так не думаю. Но