Забвение пахнет корицей. Кристин Хармель

сказки Мами, малышку, которая бежала ко мне за утешением с каждой царапиной и ссадиной на коленке. Девочку, которая дарила мне украшения из пластилина и требовала, чтобы я надевала их, когда мы идем в торговый центр. Та Анни и сейчас где-то там, внутри, но скрыта под ледяной коркой. Почему все так изменилось? Мне бы сказать, что я люблю ее, предложить помириться, но вместо этого слышу собственный сухой вопрос:

      – Разве я не говорила тебе, что не надо ходить в школу накрашенной, Анни?

      Дочь щурит неумело подведенные глаза, кривит в улыбке губы с вульгарной красной помадой.

      – А папа сказал, что можно.

      Мысленно посылаю Робу проклятия. Он, похоже, задался целью опровергать каждое мое слово.

      – Ну а я говорю, что нельзя, – твердо стою я на своем. – Так что ступай-ка в ванную и смой это все.

      – Не буду, – заявляет Анни. Она вызывающе упирается кулаками в бока. Смотрит прямо мне в глаза, не замечая, что пачкает джинсы шоколадным тестом. Когда это обнаружится, виновата наверняка буду я.

      – Это не обсуждается, Анни, – подвожу я итог. – Умойся немедленно, или вообще никуда не пойдешь.

      Я говорю ледяным тоном и тут же вспоминаю собственную мать. Как же я себя ненавижу в такие минуты – однако взгляд Анни выдерживаю, не мигая.

      Она отводит глаза первой.

      – Плевать! – она срывает фартук и швыряет на пол. – Я вообще не обязана тут пахать. – Анни яростно взмахивает руками. – Это эксплуатация детского труда!

      Я закатываю глаза. На эту тему мы беседовали десять тысяч раз. Формально Анни не работает в кондитерской. Но у нас семейное предприятие, и я приучаю ее к ремеслу, она помогает мне так же, как я, когда была ребенком, помогала маме, а мама в детстве – бабушке.

      – Анни, я не намерена снова пускаться в объяснения, – говорю я сурово. – Если хочешь, можешь вместо помощи в кондитерской стричь газон или делать всё по дому.

      Анни выскакивает, хлопнув дверью – видимо, в ванную.

      – Я тебя ненавижу! – выкрикивает она прежде чем скрыться из виду.

      Слова пронзают мне сердце, как клинок, хотя я помню, как сама в возрасте Анни кричала матери что-то подобное.

      – Ну да, – бормочу я, поднимая брошенную на столе деревянную ложку и принимаясь вымешивать тесто. – Тоже мне новость.

      К половине восьмого, когда Анни обычно отправляется в среднюю школу «Морской бриз», до которой ей топать пешком четыре квартала, у меня готова вся выпечка, а кафе заполнили постоянные посетители. В духовке готовится свежая порция штруделя «Роза», нашего фирменного – с яблоками, миндалем, изюмом, цукатами из апельсиновых корок и корицей, и по кондитерской разносится умиротворяющий аромат. Кей Салливан и Барбара Кунц, две восьмидесятилетние вдовы, живущие через дорогу, поглядывают в окно и что-то увлеченно обсуждают, попивая кофе за столиком у самой двери. Гэвин Кейс, которого я летом нанимала отремонтировать мамин дом, сидит за соседним с ними столиком – пьет кофе с эклером и листает «Кейп-Код Таймс». Дерек Уоллс, вдовец, – он живет на побережье – пришел сегодня с детьми.

      Четырехлетние