Птичьи лица. Елена Лебединская

бы знаешь с детства.

      Хочу расслушать слова, однако ноги предусмотрительно уводят вглубь комнаты. Так безопасней. На цыпочках пробираюсь к заднему окну. Ладони увериваются в подоконнике. Рывок, колено, облепленный грязью кроссовок, толчок – и я снова попадаю в крапиву.

      3

      Шарль де Люрм медленно бредёт к дому. Всё, о чём он мечтает, это стянуть с себя докторские доспехи и побыстрей провалиться в сон. День выдался трудным. Сначала лечил, потом снова жгли.

      Бульвар Ла-Канбьер болен, отчаянно болен, как добрая часть Марселя. Смерти пришли в город из открытого моря, пришли с кораблями. Даже прошлой зимой, когда на плечи города впервые сыпал снег, чёрная смерть не отступила. Вот уже больше года в трущобах разводят костры, сжигая почивших. Шарль – тот, кто знает в лицо каждого из.

      В эти дни воспоминания о марсельском детстве накрывают с особой яркостью. Солнечное, беспечное время. Шарль помнит мамино печенье в форме лодочек и росу на босых ступнях. Помнит, как бежал по берегу к отцу, перепрыгивая накаты волн. Отец возвращался с корзиной жирных устриц. Болтал по пути с загорелыми ловцами из бухты. Плечистые парни казались Шарлю полубогами – хохочущими, беззаботными. Когда-нибудь он отправится на улов вместе с ними. Правда, не раньше, чем через год. В десять лет Шарль неудачно нырнул: ударился головой о подводный булыжник. С тех пор при сглатывали в горле что-то перещёлкивает. Мама запретила Шарлю нырять. Но всё образуется. Так сказал отец. Однажды Шарль снова будет спускаться на дно Лионского залива, распугивая мелких рыбёх, и добывать устриц наравне со взрослыми. Потом распластаются вместе под жарким полуденным солнцем и провалятся в крепкий сон.

      Провалиться в крепкий сон после тяжёлого дня – это всё, что осталось Шарлю из детских мечтаний.

      Но сегодня уснуть доктору не удастся.

      На пороге дома Шарля поджидает Сатель. Поддевает носками башмачков камушки и отшпуливает в траву.

      Тонкая до болезненной хрупкости девушка была единственным существом, способным в это мрачное время вызвать на губах улыбку. Ах, мой милый Августин, Августин, Августин… Её яркие иссиня-чёрные глаза, оливковая с золотинкой кожа, густые волосы цвета крыла гауни, небрежно опрокинутые с плеч, осиная в тугом корсете талия сводят доктора с ума.

      Всякий раз, завидев Шарля, Сатель едва сдерживает желание броситься возлюбленному на шею. Но он снова не даст себя обнять, пока не снимет костюм.

      – Ах, Августин, я так ждала тебя! – Она упрямо зовёт Шарля Августином, и он ничего не может поделать с её чудачеством.

      Сатель не раз просилась с ним, хотя бы к кострам, но Шарль не пускал. И дело не в сложности сооружения костюма для неё, но в страхе потерять неумёху. Сатель кажется Шарлю слишком неприспособленной к жизни, слишком неосторожной.

      «Я могу ассистировать. Я люблю лягушек, и вообще, меня вовсе не страшат бубоны», – заверяла она.

      Шарль качал головой.

      Она даже не представляет, о чём говорит. Запах палёной плоти и обугленных костей, бессонное дежурство ночами у постелей полуживых трупов